— Вызвался присматривать за ней, так присматривай. Чего она так испугалась?
— Там… В общем… — прозапинался Чикир. — Пациентка — демоница или что-то вроде. Я от такого защищать не нанимался, там все перестремались.
— Ого, — тихо сказал Исар и погладил Арай по плечам. — Ну ладно, это… привыкнет, наверное… Ты сколько денег-то должен?
Чикир со второй попытки выговорил сумму.
Исар отпустил одну руку, порылся в поясной сумке и извлёк увесистый кошель. Арай приоткрыла один глаз и пронаблюдала, как кошель, описав дугу по воздуху, со звоном шмякнулся в ладони Чикира.
— Это за три месяца будет, — пояснил Исар. — Осенью напомнишь, как срок подойдёт. И смотри в оба, чтобы ей ничего не подсунули и обидного не сказали. Решение Хотон-хон ты слышал: если кто ещё раз её обидит, вылетит из программы. Вот ты и следи. А то она же как ребёнок, всего боится и на чужих людей даже глаз поднять не может, не пожалуется сама.
С этими словами Исар повернулся и легонько подтолкнул Арай к выходу. Она глянула через плечо на Чикира. Тот неверяще посмотрел на кошель в руке, а потом с глубоким скепсисом на Арай. Она ухмыльнулась и позволила мужу вывести себя на свежий воздух.
23. Лиза
Камышинку я первым делом отвожу к себе в кабинет. Она вяло-послушна, как будто уже со всем смирилась. Хотелось бы надеяться, что решать сложившуюся ситуацию она станет так же покладисто.
Я усаживаю её на диванчик и сама приземляюсь в кресло напротив. Молчу. Пускай она начнёт разговор. Я понятия не имею, что она осознаёт, а что нет, и как отреагирует на мои слова.
Она оправдывает мои ожидания и заговаривает первой.
— Вы… узнали всё, что хотели?
— Не всё, но многое. Вы знаете, что с вами будет, если пустить роды на самотёк?
Она сидит с отсутствующим видом, как будто не слышит меня. Но чуть погодя отвечает.
— На смену мне придёт другая.
Я сажусь прямее, просыпаясь от такого поворота.
— Ваш ребёнок станет тоже речной дочерью?
Камышинка сонно поводит головой — то ли кивает, то ли качает, непонятно.
— Если так вы нас называете. Я знаю, что должна уйти. Но не хочу. Да и… некуда.
— Зачем вам уходить? — хмурюсь я. Кажется, она не имеет в виду «умереть».
Она тяжело вздыхает, как будто устала от моих домогательств и ей не терпится вернуться к своим делам.
— Мне осталось мало времени. Я хочу провести его с мужем. Не говорите ему ничего.
— Мало — это насколько мало? Пару дней? Камышинка, подождите, — я вскакиваю, потому что она встаёт. — Что если я смогу вам помочь? Мы можем достать ребёнка так, что вы не умрёте!
— Он всё равно узнает, — бросает Камышинка, выходя за дверь. — И не захочет быть со мной. А мне некуда идти.
— Ну почему сразу не захочет? — Я поспешаю за ней. — Вы бы его хоть спросили для начала. В конце концов, это он дочку захотел!
Камышинка резко разворачивается посреди коридора. Её прекрасное лицо искажается — внезапно огромные круглые глаза смотрят яростно, слишком широкий рот полон острых зубов.
— Он не виноват! — полурычит-полувыкрикивает она. — Он не знал!
— Я и не говорю, что виноват, — развожу руками я, делая быстрый шаг назад. В коридоре на мой вкус пустовато, я бы не отказалась встретить пару мужиков покрепче. Однако я тут одна, и защититься могу только словом. — Но он будет себя чувствовать виноватым, когда узнает, а потому многое стерпит, чего в норме бы не стерпел. Кстати, девочка на вас похожа.
— Что? — Камышинка замирает и снова становится прекрасной полубогиней. — Кто?
Я достаю телефон слегка дрожащей рукой и открываю на нём фотку со сканера, которую посылала Азамату. Поворачиваю к Камышинке.
— Вы как хозяева леса, — тихо говорю я, пока она в волнении рассматривает своё чадо, — с возрастом научаетесь превращаться, да?
Она рассеянно кивает, не отвлекаясь от снимка.
— Котёнка хозяев леса Чача нянчил как родного, — замечаю я. — Чай и от своего не отвернётся.
— Что? — Камышинка снова поднимает озадаченный взгляд на меня.
Я опять лезу в телефон и нахожу фотку Чачи-няньки с бутылочкой в руке и одноразовой пелёнкой на коленях, убеждающего чёрную зверюшку лежать на пузе, а не лезть вверх по Чачиной рубашке.
— Мы тут недавно у браконьера отобрали.
— Но я умру, — медленно произносит Камышинка. — Я не хочу, чтобы он грустил заранее.
— Возможно, нам удастся вас спасти, — завожу я свою шарманку. — В принципе мы могли бы Чаче и вовсе ничего не говорить, а сделать вид, что вы уехали домой, но, я думаю, он обидится на такое недоверие. Что бы ни случилось с вами, ребёнка-то он в любом случае увидит.
Взгляд Камышинки становится прожигающим, и через пару мгновений я понимаю, что она опять немножко трансформировалась.
— Вы убьёте ребёнка, — произносит она без выражения.
— С чего вдруг? — поднимаю брови я.
— Она страшная, — поясняет Камышинка. — Она будет кусаться.
Я пожимаю плечами.
— Так это и у меня дочка кусается. Как зубы прорезались — только из бутылочки кормить можно стало, всю меня изгрызла. Даже резиновую ложку прогрызла. Если вы считаете, что девочка будет очень опасна для окружающих людей, значит, надо придумать ей какое-то комфортное местечко, где люди до неё не доберутся.
— Дома нас в реку выпускают, — делится Камышинка. — Мы там охотимся на рыбу и лягушек, пока не вырастем.
— Ну, — я чешу в затылке, — Ахмадмирн не самое безопасное место для ребёнка. Слишком много рыбаков. Может быть, лучше выпустить её где-нибудь около вашей деревни.
Она кивает. Планы на будущее — это хорошо.
— Пойдёмте поговорим с Чачей, — предлагаю я осторожно. — У него наверняка будут идеи, где поселить дочку.
И она наконец соглашается.
* * *
Чачу мы ловим как раз когда он уже собрался встать с кровати. К счастью, при виде Камышинки он без спора ложится обратно.
— Что вы так долго? — ворчит он. — Я видел, как все расходились, да ещё выглядели при этом, как будто богу в бараньи проиграли. Что они там у тебя нашли, Камышик?
Камышинка стоит у входа в палату, сцепив руки. Я выразительно подставляю к кровати Чачи два стула, но она не приближается. Чача начинает чуять неладное.
— В чём дело? Что-то не так с ребёнком? Камышик, подойди ко мне, ты меня пугаешь.
В подтверждение его словам пульсометр начинает пищать чаще.
— Камышинка, я не думаю, что стоит растягивать это удовольствие, — замечаю я, садясь. — Да и время поджимает.
— Объясните ему, — просит она, прислоняясь спиной к двери. Как бы не рванула куда-нибудь…
Чача переводит выжидательный взгляд на меня. Ну, я так я.
— Камышинка — не человек, — произношу я по возможности чётко и ровно.
Повисает короткое молчание, потом Чача нетерпеливо говорит:
— Это я знаю. Дальше что?
Я удивлённо вскидываюсь и оглядываюсь на Камышинку. Она тоже воздух ртом хватает.
— Знаешь? Как ты узнал?
Чача поджимает губы.
— Я вроде бы не давал повода считать меня дураком, — ворчит он. — Что ты думаешь, я за восемь лет не заметил ни одной странности? Ты не очень-то и скрывалась — все эти полночные купания, сырая рыба на завтрак, обед и ужин. Даже мать заметила, что после тебя сток ванны забивается чешуёй, а не волосами. Не говоря уже о том, что я тебя вытащил из реки, где ты сидела под водой и пузырей не пускала. Я за тобой наблюдал с полчаса, прежде чем ты меня заметила.
Камышинка прячет лицо в ладонях и прижимается к двери, но, к счастью, чтобы её открыть, надо нажать на ручку, а на это внимания речной дочери не хватает.
— Как же так, — бормочет она. — Так не должно быть… Ты должен был всё забыть и не обращать внимания…
— Не обращать внимания! — фыркает Чача. — Ты это говоришь человеку, которому катышки на одеяле снятся в кошмарах. Нет, безусловно, после встречи с тобой я стал меньше обращать внимания. До того было намного тяжелее. Но я ещё вот что заметил: пока ты рядом, я ни о чём не думаю, но стоит уехать, и через два-три дня вопросы одолевают.
