Хочу застонать, а выходит — мычу, сжимая горлом головку, двигаю бёдрами. Успеваю дотянуться до клитора и, едва задев его пальцами, делаю свой финал нереально ярким. В тот же момент Рамиль чуть ослабляет хватку, и пространства для вдоха становится больше. Он собирается выйти, но я ещё не остывшая, дрожащая, сама насаживаюсь ртом на член, а он со стоном кончает.
Мне вкусно и стыдно. Я глотаю семя, смотрю в глаза дяди, а он рывком поднимает меня и целует. Смешивая вкус секса со вкусом поцелуя. Отрывается от моих губ, запускает пальцы мне в волосы и смотрит в глаза внимательно и с беспокойством — не переборщил?
Переборщил. Но в этом весь кайф. Мне нравится секс с Рамилем. Любой. Он берёт напором. Подчиняет, не оставляя шанса отказать ему, и в то же время я сама хочу того же, что и он. Возможно, даже больше, чем он…
Звонок в дверь заставляет наши взгляды расцепиться. Мы оба смотрим в полумрак прихожей и думаем одну мысль на двоих — кого, на хрен, принесло?
— Не открывай, — облизываю распухшие губы, держусь за напряжённые предплечья дяди.
Он кивает, а в дверь продолжают звонить. Кто-то очень настойчивый решил испортить нам момент, когда хочется побыть вдвоём. Надо побыть вдвоём.
Мы ждём, когда гостю надоест настаивать, но ему не надоедает.
— Слушай, а может, это Наташка? — шепчу с ужасом.
Дядя натягивает спортивки и идёт смотреть в глазок. Мотает головой из прихожей, и я понимаю — нет, не Наташка.
Кто?
— Иди в ванную, — тихо рычит дядя. — Приведи себя в порядок и оденься.
Цепляю с дивана свой новенький махровый халат и хромаю в ванную. Кто бы там ни был за дверью, я не против, чтобы дядя его прикончил. Слова против не скажу. Даже труп закопать помогу в ближайшем лесочке.
Гелик заходит в ванную, включает воду, а я распахиваю дверь и без базара хватаю Жеку за грудки:
— Ты, сука, ох*рел?!
Подъезд отзывается гулким эхом, а Евгений таращит глаза и молчит. У меня на роже написано, что повторять вопрос я не собираюсь — прибью гостя дорогого, и дело с концом.
— Поговорить… надо, — отрывисто заявляет Жека и поднимает руку.
В ней он сжимает бутылку ноль семьдесят пять — портвейн. Я так понимаю, это для поддержания разговора. Конкретно подготовился Евгений.
— Говори, — разрешаю, отпихнув соседа от себя.
— Не здесь, — он мнётся. — Если хочешь, ко мне спустимся.
В х*р мне не брякало спускаться…
— Заходи, — приглашаю оборотня в хату.
Пусть посмотрит, что мы с Ангелинкой вместе живём, не тужим. Может, тогда дойдёт до этого тупорогого носорога, что ему ничего не обломится.
— О чём предупреждал тебя, помнишь? — киваю на дверь ванной комнаты, намекая на Гелика.
— Помню, — волк скидывает с ног тапки. — Лишних телодвижений не будет. Куда проходить?
— В кухню.
Проходим. Я ставлю на стол один стакан, открываю портвейн, наливаю и протягиваю Евгению.
— А ты? — он смотрит на меня с какой-то извращённой надеждой.
— Я завязал, — сажусь напротив него. — Пей, говори и вали.
— Тяжело одиночкой жить, — внезапно выдаёт Жека.
Вот тебе раз! Это он во мне психотерапевта увидел, что ли? Сморю на волчару и думаю, что у меня снова галлюцинации.
— Ты серьёзно? — спрашиваю, а брови вверх ползут.
— Выслушай, пожалуйста, — просит Жека.
Гость за столом, портвейн налит…
— Валяй, — мне уже даже интересно.
— Я родился в стае, но моя мать умудрилась испортить отношения с отцом и с остальными оборотнями. В итоге её выставили вон. Мне тогда года четыре было. Отец отказался воспитывать меня, а наш альфа — мою мать принимать отказался. Так мы с ней оказались в Падалках. Годы шли, я взрослел — тоска по родным местам и стае крепла…
Гелик выходит из душа, и Женька затыкается. Не для её ушек его рассказ.
Ангелочек минуту-другую возится в зале, а потом заходит в кухню. Она упакована в белоснежный махровый халат, волосы влажные после душа, а припухшие губки напоминают мне о том, что случилось десять минут назад. Перевожу взгляд на Жеку — он на Гелю не смотрит. Сверлит взглядом портвейн в стакане и молчит.
— Ты что здесь делаешь? — недовольно спрашивает ангелочек нашего соседа.
— С Рамилем поговорить пришёл, — тарахтит стыдливо Жека, глаз не поднимает. — Я не ссыкло, Гель, — добавляет зачем-то. — Я умею признавать ошибки.
— Ну-ну, — она хмыкает и косится на бутылку портвейна, на меня. — Хоть бы закуску на стол накидали.
Глазом моргнуть не успеваю, а она у раковины намывает фрукты, которые я принёс с работы. Пять минут — и у нас накрыта поляна. Ангелинка ставит на стол второй стакан для меня.
— На хрена? — смотрю на неё с упрёком.
Я завязать решил, а мой ангел меня спаивает. Не по канону это.
— Дядь, — Гелик вздыхает тяжело, — дай Женьке шанс, пожалуйста. Не хочу, чтобы вы ссорились. Я его с детства знаю, а тебя… — щёчки моей пары краснеют, — тебя я очень люблю.
Жеку её слова хлещут по морде, а мне дарят крылья. После такого заявления я готов почти на всё, но не в присутствии кнопки, конечно. Наливаю себе портвейна, киваю паре, чтобы шла в комнату, и, прикрыв дверь кухни, смотрю на Жеку — продолжай.
— Я к Ангелинке давно неровно дышу, — признаётся тихо.
— Кто тебе мешал за ней приударить? — хмыкаю. — Я тут недавно появился.
— Правда мешала, — тяжело вздыхает Евгений. — Не знал, как сказать Геле — кто я. Боялся, что не примет меня волком, испугается.
Тут да… не поспоришь. Я и сам боюсь признаться ангелочку. Мне кажется, ей зависимость мою проще пережить, чем волчью натуру.
— Допустим, — резко выдыхаю и пью залпом портвейн из стакана. Дрянь, сука, дешёвая. — Бл*… — занюхиваю предплечьем, тянусь к закуске. — Боялся, не знал — верю, а сейчас какого хрена полез? Одиночество за яйца взяло, смелый стал?
— Ты прав, — Евгений улыбается, но ему не весело. — Одиночество. Я женился, чтобы забыть Ангелинку. Жене признался в том, что я оборотень, без страха. Мне пох*ру было как примет. А она не струсила. Я думал, жизнь наладится, но не наладилась. Я вроде и не один, но одинокий. Знаешь, как это? — пьёт портвейн, закусывает. — Не знаешь. Ты ведь альфа стаи.
— Знаю, — неожиданно для себя откровенничаю с Жекой.
— Я к отцу ездил. На коленях перед ним стоял, просил поговорить с вожаком, чтобы мне разрешили вернуться. Батя отказал. Он даже не захотел пробовать.
— Его право, — пожимаю плечами. — Судить не возьмусь.
— И не надо, — соглашается
