холопий сын… Идем-ка, я тебе исподню сменю…
После завтрака я хотела собрать всю дворню, но передумала. Как-то иначе можно всем объявить, что в доме Головиных новый хозяин, и никто лучше Пимена не подскажет, как все устроить. Пимен уже отирался возле дверей гостиной, я расслышала гудение, плюнула на возможное недовольство и приказала ему войти.
Бедняга Пимен отводил взгляд: я в своем новом, непотребном платье, с непокрытой головой, вызывала у него массу противоречивых чувств в довершение к тому, что он находился на запретной половине дома. Но он с собой справился, поклонился.
— Боярину молодому пусть присягнут, — приказала я, не прожевав как следует. Пимен кивнул. Он был притихший, но я списывала это на то, что ему поспать из-за бегства Натальи не дали, и на то, что он рассчитывал от меня получить по первое число. — Устрой все… и, может, после Пробуждения праздник какой?.. Что ты как неродной-то стоишь?
Пимен почесал бороду — дурная привычка, вечно выждет, пока я сяду есть, чтобы дергать свою мочалку! — и с тяжким вздохом протянул мне исчерканный лист бумаги.
— Вот, матушка, а срок-то вышел почти, — виновато прогудел он. — Вчера с рекрутского приказу дьяк приходил. Подали бы в начале зимы, а теперь в приказ доплатить… дьяк, матушка, по пять полтин за рекрута насчитал, подлый.
В одной руке у меня был нож, в другой бумага. Пимен предусмотрительно отступил — осторожности ему было не занимать.
— Холопов в рекрутских годах у тебя тысяча двести, матушка, вот и двенадцать душ, — пояснял он. — А что боярин-то порешал, и не нашлось, ты теперь всему голова, я тебе как есть все по каждому рекруту скажу. Пронька, хороший плотник, да кабы не пил. Семен, двух баб своих загубил, боярин против него и не возражал….
— Акашку ты вычеркнул, — перебила я. Вот уж кому досталось — вероятно, Пимен долго кроил этот список, не зная, как и себе угодить, и с боярином отношений не портить. — А…
Я еще раз вчиталась в строчку. Пимен и это имя перемарал с десяток раз, и я вспомнила вдруг, с чего все началось. Беременная, потерянная я, мой мертвый муж, полутемная комната, нож и Пимен. Вестник лихой.
— Слушай, Пимен, — пробормотала я, — а какого же чер… каких мор ты тогда пришел в кабинет?
Какого дьявола тебе там так внезапно стало что-то нужно?
— Так рекрутские списки, матушка, — развел он руками. — Акашка… я-то все еще чаял боярина-батюшку уговорить.
— А Афонька? — прямо спросила я, ткнув пальцем в строчку. — Афоньку почему включили в рекрутские списки? Он дельный холоп… был, — я хмыкнула, — зачем его вписали? Неужто такого мужика не жаль?
Пимен задумчиво дернул бороду. Пятеро, это вынужденная диета, аппетит у меня напрочь пропал. Я тебе обещала бороду выдернуть — как минимум ты ее сбреешь, надоел.
— Неужто запамятовала, матушка? — удивился он, причем с полной искренностью. Я сидела с каменным лицом. К Пимену претензий быть не может — ему и в голову не пришло, что я не я. — Боярин-батюшка сам вольную не давал, не за то, говорил, предки мои верной службой добро наживали, чтобы я его по миру пускал. А в рекрутах выслужить — то иное. Он и Прова вписать наказал, так тот мне всю плешь проел, когда в рекруты да не передумала ли боярыня.
Пимен наугад ткнул в список, и я, прищурившись, вычленила упомянутого Прова. В речи Пимена все-таки проскочила старая обида: Афоньке и Прову, мне неизвестному, перспективы, а Акашке, родному сыну, пожизненно боярский двор.
Черт с ним, с Провом. Афонька вольную не хотел… или — стоп, это лишь со слов его жены? Все дело в рекрутских списках?
— Фадей Никитич рекрутской службой дельных холопов поощрить хотел, — кивнула я, — ну, а тебе сына пристроить не удавалось. Сейчас-то доволен?
— А то!
Хвала Пятерым. Я потерла лоб. Передо мной был не тот вариант рекрутских списков, который Пимен показывал в первый раз — тот был почище. Я перебрала листы — их было три, скорее всего, каждый вариант Пимен наивно считал окончательным, — последний лист и был тот самый изначальный список. Имени Афоньки в нем не было, как и в следующем.
А не рекрутский ли список писал мой муж?
— А список Фадея Никитича ты не нашел, — уточнила я. Пимен только вздохнул.
Что было с печью в кабинете? В трапезной было сильно натоплено — и мешался Епифанька. Но эти печи не единственные в доме, вынести под одеждой бумаги и сжечь где угодно — раз плюнуть.
— А в печах смотрели?
Пимен взглянул на меня удивленно, дернул бороду.
— Не прогневайся, матушка, — повинился он. Да что уж теперь? Что было в списках, которые написал мой муж, мне не узнать, но полагаю — боярин смог настоять на своем, была я с ним согласна насчет Афоньки или же возражала. Но если я и могла хладнокровно убить, то не из-за рекрутских же списков? И непременно с сообщником.
Или сообщницей. У меня на такой удар не хватило бы сил.
Был человек, который кое-что смог узнать. Он молчал, потому что никто у него не допытывался. И думал, что молчать сможет и дальше.
— Возок мой подать прикажи, — бросила я и встала. — Анну и мужа ее проведать хочу.
Даже если я убила своего мужа. Я хочу правду — узнаю ли я ее?
Город уже не казался пятидесяти оттенков серого. Я привыкла и полюбила его, как полюбила и мир, пусть вынужденно. Стокгольмский синдром — в отсутствие эффективной психиатрии мне придется с ним жить.
Из-под колес летело светлое месиво. Раньше я нигде, никогда не видела такой чистый снег, и запах весны здесь чувствовался намного острее. Солнце плескало лучи на крыши, зима оплакивала свое растворяющееся могущество — я жмурилась, и хотелось пробежаться по цветущему лугу, сбросить все эти тряпки, тяжелые украшения, на ноги придумать что-то удобное…
Дьяк сыскного приказа жил в части города, которую я называла «буржуйской». Это был посад, район купеческий, сытый, из каждого дома тянуло вкусной едой, прохожие попадались степенные, довольные жизнью. Дома деревянные, в два этажа, улицы чистые и широкие, и лавочки, повсюду торговые лавочки.
Возок наконец остановился. Аким, мой новый возница, от Афоньки отличался ростом и отсутствием бороды, но с лошадьми управлялся не хуже. Я кивнула, благодаря за заботу, и ступила по щиколотку в холодную жижу. Про водостоки никто не знал, или делали их избирательно, без контроля, так что двухэтажный особнячок островком торчал среди
