– Теперь у всех будут, – фыркнула Дарина.
Пока старшее поколение накрывало на стол, Гвидон с Дариной и Светланочкой сводили их посмотреть на общинную елку. Олеся немного позавидовала – здесь жили по обычаям, жгли заговоренные свечи, вешали на елку шары и другие блестящие игрушки, полученные мужьями из рук жен. У них, в Плодовом переулке, в беседке тоже стояла елочка, и подъезд был украшен, и гирлянды светились, но это отличалось от Метелицы как копия от работы мастера. Она почти загрустила, отвлеклась на хвастовство Гвидона, повесившего гирлянду на дверку норы, а потом потянулась к Велько и услышала его шепот: «Тут красиво. Но у нас лучше. Проще, по-домашнему. А гирлянду на дверку норы я тоже повешу». Олеся улыбнулась и кивнула. Позавидовала, и хватит. Отлегло.
– Может быть, останетесь на ночь? – спросила Дарина, когда они уселись за стол. – А то очень уж мимолетно – поели и домой.
– Нет, – помотала головой Олеся. – Звери договорились спать в норе. Волк приготовил шакалице подарок.
Велько самодовольно усмехнулся.
– Мы отвезем Нежданчика к родителям, вернемся к себе и перекинемся, – продолжила Олеся. – Но я не могла не приехать, и не хотела ждать до Дня Подарков. Хотела увидеть тебя и Гвидона, пожелать вам пылких Амбарных Ночей и вкусных дневных трапез. Поблагодарить тебя за помощь, а родителей – за ягоды, которые они подарили Велько на Свадьбу Солнца и Воды.
– Они созрели? – заинтересовалась мама Дарины.
– О, да! – ответила Олеся.
Она подробно описала ягоды, и то, как они их поделили на троих, и перешла к оправданиям.
– Мы не пригласили вас с Гвидоном на свадьбу. Потому, что не планировали торжества. Так и вышло. Душан, свидетель Велько, приехал один, без семейства. Моя свидетельница, Агриппина – тоже. Зашли в мэрию, вышли, дошли до «Бдящих», выпили по стакану воды, и даже в кафе не посидели – наткнулись на табличку «Санитарный день».
Они болтали обо всем подряд. О норах. О шикарном свадебном торте с клубничинами, который волк Велько подарил шакалице и Нежданичку. О пирожках с ливером – мама вздохнула и сказала Олесе: «Ты точно как Дарина» – о диапроекторах и проигрывателях, об игрушечных шуруповертах и строительных касках. О козах, сыре и вязаных изделиях.
День как-то незаметно закончился, сменился вечером, и Велько с Олесей засобирались домой. Перед тем как уехать, они поддались на уговоры Светланочки и Нежданчика, и сходили посмотреть на световую иллюминацию – на общинной елке, во дворах и на фасадах домов.
– Мои волки приезжали! – похвастался Гвидон. – Расчистили снег, всем повесили гирлянды. Ну и увезли кое-что ненужное, что в погребах скопилось.
По дороге домой Велько дважды останавливался возле магазинов с новогодними украшениями, что-то покупал, прятал в багажник небольшие коробки. Олеся попыталась полюбопытствовать и получила ответ:
– Это не я. Это всё шакалице. От волка.
– Она будет упрекать меня, что мы не приготовили вам достойных подарков.
– Глупости, – фыркнул Велько, косясь в зеркало. – Главный мой подарок – ты. И он, конечно.
Нежданчик, заснувший на заднем сиденье, даже не шелохнулся – ему не мешали ни разговоры, ни остановки возле магазинов, ни тихая музыка.
Олеся позвонила родителям, когда они подъезжали к дому. Мама велела Нежданчика не будить, пообещала постелить постель, а утром встать пораньше, чтобы занять внука, если тот вскочит ни свет, ни заря. Велько открыл заднюю дверь машины, осторожно вынул мелкого, занес в дом, уложил на кровать, успокоив урчанием, когда тот приоткрыл глаза. Родители Олеси замахали руками – иди, мол, дальше мы сами. Олеся подпрыгнула, призывая маму уделить ей минутку внимания, и показала пакет.
– Что это? Вещи? У него тут достаточно вещей, зачем вы везли?
– Мам, это подарки, – тихо ответила Олеся. – Чуть раньше, но вы сможете занять Нежданчика, если он раскапризничается.
Родителям достались вязаные шапки и перчатки с цветами – Олесе сказали, что заготовок ягод в мастерской больше нет. А еще в пакете таился удивительный подарок для Нежданчика – строительная каска с фонариком на лбу.
– О-о-о! – восхитились родители. – Как раз для темной комнаты и диафильмов.
– Думаю, он найдет ей широкое применение, – усмехнулся Велько.
Домой они добрались около одиннадцати вечера. Велько приказал Олесе не подсматривать, собрал какие-то пакеты и коробки и умчался к норе.
«Достань портрет! – потребовала шакалица. – Поставь на стул в нашей спальне. Как скудно! Я ничего ему не приготовила! Надо было что-нибудь купить!»
«Волк сказал, что ему ничего не надо, – утешила шакалицу Олеся. – А рисунки ему очень нравятся. От второго жилета он отказался, говорит – в нем жарко».
«А вдруг он подумает, что это карикатура?»
«Глупости! Я его исподтишка сфотографировала, только ягоды нарисовала по памяти. Какая карикатура, когда он регулярно так сидит? Это проза жизни».
Шакалица вздохнула. Олеся поставила на стул рисунок в рамочке. Волк в оранжевой строительной каске – без фонарика – сидел в ушате и любовался букетом ягод, стоявших в трехлитровой банке.
«Ему понравится, хочешь – поспорим?»
Шакалица опять вздохнула. Страдания и препирательства прервал вернувшийся Велько. Обдал холодом, чмокнул Олесю в ухо, спросил:
– Перекидываемся? Я все приготовил. Если не понравится – это не я, это волк. Мы с ним договорились, что звери спят в норе до утра. Я пытался уговорить его на половину ночи, но он непреклонен.
– Шакалица его поддерживает, – кивнула Олеся. – Первая ночь – для норы и зверей. Мы свое утром и днем наверстаем.
Они разошлись по разным комнатам и перекинулись. Шакалица позвала волка к портрету и стулу и затаила дыхание.
– Это же я! – вскричал волк, всмотревшись в акварель. – Это я! Как живой! И каска! И наш ушат! Как тебе удалось уговорить двуногую нарисовать такую замечательную картину?
Шакалица напыжилась, заявила, что это было несложно, и пообещала, что Олеся еще что-нибудь нарисует.
– Это очень сложно! – воспротивился волк. – Нам с моим двуногим это непостижимо. Мы не умеем ни рисовать, ни лепить, ни ваять. Ну… наваять-то мы кому угодно можем, но результат далек от вашего. Прошу тебя, пойдем к норе. Если тебе не понравится то, что мы сделали, двуногий быстро вернет всё обратно, успеет до полуночи.
Пока звери пробирались сквозь лазы в заборах, Олеся мучилась плохими предчувствиями. Как выяснилось, зря.
Заснеженный холм озаряло мягкое мерцание разноцветных лампочек. На дверке норы висела гирлянда и маленький венок из еловых ветвей, калины и шишек. Волк спросил:
– Нравится? Гирлянды на аккумуляторах, их можно подзаряжать. Они водонепроницаемые.
– Восхитительно! – шакалица забегала вокруг холма, оставляя мелкие следы. – Иллюминация! Путь для Хлебодарной! Ты сотворил чудо!
– Двуногий мне немного помог, – сообщил волк, купаясь в лучах восхищения и сиянии гирлянд. – Но это не всё. Загляни внутрь.
Шакалица открыла дверку с венком и скруткой, сунула голову в прихожую и завизжала от восторга. Внутри норы, на тюфяках с вязаными ягодками, лежали серые, кремовые и кофейные подушки с вязаными наволочками и клубничинами. Крохотная лампада стояла в уголке прихожей и освещала богатства, превращая полную темноту в уютные сумерки.
– Если нору нельзя освещать, мы уберем, – сказал волк, когда шакалица выдохлась и громкий визг перешел в тихое восторженное попискивание. – Лампа тоже на батарейках. Она не загорится.
– Красота! – шакалица облизала волку морду и сунулась носом в ухо. – Спасибо! Ты самый лучший, самый заботливый муж в мире!
Волк самодовольно усмехнулся и подтолкнул шакалицу:
– Пойдем! Поспим. Надо оставить шерстинки на подушках. У нас впереди Десять Амбарных Ночей, мы успеем изгнать покупной запах.
Звери полезли в нору, толкаясь и урча от предвкушения: «Спать! Спать на новых тюфяках и подушках! Спать, прижимаясь друг к другу, согревая отнорок дыханием».
Волк прикрыл дверку и улегся рядом с шакалицей. В Плодовом переулке и окрестностях воцарилась звенящая тишина. Престарелые шакалы сладко спали, набираясь сил для очередной праздничной готовки. Спал дед Куприян, проверивший фонари, спали дядя Серафим и тетя Станислава, с вечера поставившие опару на дрожжевое тесто. Спал бдительный дед Онисим, присматривавший за заснеженными кустами и препятствовавший их осквернению. И только любопытный кот, привлеченный разноцветным сиянием, взобрался на вяз и долго рассматривал дверку норы – восхищаясь и немного завидуя.
