В разгар переговоров к дому подъехал незнакомый автомобиль. Велько выбрался с переднего сиденья, вытащил из багажника рюкзак и махнул водителю. Волк высунулся в окно, крикнул: «Только отлежись, командир!» и уехал, сопровождаемый перешептыванием престарелых шакалов. Олеся, позабывшая о проигрывателе, выскочила на улицу, притормозила, почувствовав острый больничный запах. Из-под черной футболки с надписью СОБР, возле шеи, выглядывал ослепительно белый бинт.
– Плечо вывихнул, – объяснил майор Грачанин. – Домой отправили.
Олеся подошла поближе, осторожно прижалась, не зная, можно ли трогать Велько руками, а вдруг болит что-то, кроме плеча?
– Я не хотел, но полкан орать начал, и нас вжух – и по домам. А ярмарка только начинается! Я хотел в оцепление возле «Бдящих», а полкан…
– Велько! Будешь сырники?
– Можно, – ответил расстроенный майор Грачанин, которого лишили удовольствия постоять в оцеплении. – А сметана есть?
– И сметана, и малиновый джем. Садись в беседке. Садись, мы сейчас принесем тебе еды, и ты нам все расскажешь.
Олеся немного успокоилась: Велько не стонал, не жаловался на здоровье – только на полковника – и приняла участие в организации обеда. Достала из холодильника последнюю копченую курицу, порезала на куски, сложила на блюдо и декорировала зеленью и ломтиками помидоров.
Престарелые шакалы подождали, пока Велько утолит первый голод, и начали задавать вопросы.
– С фермера выкуп потребовали, – сообщил майор Грачанин, чавкая и хрустя куриными костями. – Угрожали физической расправой, поджогом дома и подсобных строений. Он в полицию. Полиция завела дело.
Шакалы заохали. Велько заел курицу сырником, щедро политым сметаной, и продолжил.
– Деньги он понес под наблюдением оперативников и сотрудников Лисогорского комитета по борьбе с организованной преступностью. Они ночью приехали. И нас привлекли, в связи с тем, что злоумышленники представляли общественную опасность и могли иметь при себе оружие.
– И что? – спросила тетя Станислава. – Оно у них было?
– Было-было, – Велько перешел с казенного языка на общедоступный. – Специально праздничный день выбрали, гады! Рассчитывали, что не до них будет. Когда поняли, что приехали в ловушку, начали прорываться через мост, палили во все стороны. На нашу тройку наехали, пытались через баррикаду из бочек проскочить. Сдали назад, рванули к переезду, а там уже опер самосвал подогнал. Тут-то мы их и повязали.
– На тебя наехала машина? – уточнила Олеся.
– Ага, – кивнул Велько и потянулся к сырникам здоровой рукой. – Немножко по мне проехала, а потом сверху бочки с водой упали. Хорошо, что шлем крепкий. А то бы без башки остался, расплющило. А со шлемом – только вывих плеча. Это полкан медиков застращал, сказал – у него сотрясение мозга, ему бочка на голову упала. Поэтому меня домой и отправили. А я…
– А ты сейчас хорошо покушаешь и пойдешь спать, – строго сказала тетя Станислава. – Даже если не сотрясение, все равно надо отлежаться. Нежданчика я заберу к себе, перенос проигрывателя отменяется.
– Я нормально себя чувствую, – заверил всех присутствующих майор Грачанин и зевнул. – Поспать можно, поспать никогда не помешает. А потом подумаем, чем заняться.
Олеся заполучила Велько в единоличное пользование минут через двадцать – соседи долго заносили к ним еду, тетя Станислава помогала забирать карандаши и альбом, чтобы Нежданчик порисовал под прослушивание пластинок. Велько наблюдал за суетой осоловелым взором, а когда все удалились, кое-как разделся и улегся на кровать.
– Придешь ко мне под бок? – спросил он у Олеси.
– Нет.
Бинт, фиксирующий плечо и грудь, резал глаза опасной белизной, предупреждал больничным запахом: дай ему отдохнуть. Он сильный, но не железный. Он зовет тебя в постель, и если ты сейчас проявишь заинтересованность, последние крохи сил будут потрачены на попытку доставить тебе удовольствие.
– Почему? – сопровождая вопрос зевком и закрывая глаза, спросил Велько.
– Потому что я хочу порисовать, – честно ответила Олеся. – Ты обещал, что будешь позировать. Спи, я буду рисовать.
Нежданчик уносил свое барахлишко в спешке: уронил два карандаша – черный и коричневый – лист бумаги из папки и яркую стиральную резинку. Этого было достаточно. Олеся сходила на кухню, вытряхнула остатки шоколадных конфет из коробки в плошку и получила подобие планшета – твердый картон не позволял карандашу рвать бумагу. Велько всхрапнул, поерзал лопатками по простыне, находя более-менее удобную позу, и раскинул ноги, позволяя любоваться своими внушительными достоинствами.
Олеся начала набрасывать контуры рисунка, проживая новую гамму чувств. Прежде она смотрела на это тело с потаенным вожделением, а теперь, попробовав, но, еще не распробовав до конца, оживляла карандашом воспоминания – как эти руки сжимали её плечи, чтобы подтянуть поближе, как ладонь лежала на щеке, а большой палец поглаживал подбородок, дополняя жаркий шепот извинений за несдержанность.
Шакалица, доселе наказывавшая её молчанием, заворошилась, проворчала:
«Если он захочет перекинуться вечером, не разрешай».
«Почему? – спросила Олеся. – Тебя же лишили прогулки с волком».
«Превращение может усугубить вывих. Я не хочу, чтобы волк хромал. Я буду его беречь».
«Ты так говоришь, как будто я собираюсь растрачивать здоровье Велько направо и налево».
«Ты – нет, – недовольно буркнула шакалица. – А двуногий – растрачивает. Он ударил волка головой. А вдруг у него нет сотрясения мозга, а у волка есть?»
«Ну, это ты загнула, – улыбнулась Олеся, очерчивая контуры бедра. – Так не бывает».
Шакалица снова обиделась и замолчала. Олеся рисовала, задремывала, пробуждалась и снова задремывала, а потом проиграла борьбу с собой, разделась и осторожно легла рядом с Велько – со стороны здорового плеча. Тот заворочался, не просыпаясь, прижал её к себе и довольно заурчал.
Они проспали до вечера – где-то там, в городе, шумел и бурлил яркий праздник, до которого им не было дела. Маленький мирок ограничивался стенами комнаты и кроватью. Волк спал рядом со своей шакалицей, исцеляясь и набираясь сил. Притихли соседи – не ругались, не роняли кастрюли, не топали, не прибавляли громкость телевизора. Дед Онисим не кричал на котов, да и коты проявили удивительную чуткость – посетили зеленые насаждения всего один раз, не провоцируя скандалов.
Велько разбудил Олесю поцелуем. Осторожным прикосновением губ, влажным шепотом, странным вопросом:
– Ты не ушла?
– Куда? – потягиваясь, удивилась Олеся. – Почему я должна уйти?
– Мало ли… – шевельнул одним плечом Велько. – Утром я быстро уехал. Ты могла не успеть сказать, что тебе не понравилось, ты передумала, и…
– Я не передумала, – заверила Олеся, протянула руку и почесала волчью щетину. – Мне понравилось. И я не собираюсь никуда уходить. Когда починим перегородку, можем все пойти ко мне. У меня места больше. И бегать поливать цветы из твоей квартиры неудобно.
– Мы тебе будем мешать, – вздохнул майор Грачанин. – У тебя красиво. А я всё ломаю. И если мелкий перетащит свое барахлишко, а я свое барахло, у тебя станет тесно.
– Велько! Велько, выходи! – закричал под окном шакаленок. – Нежданчик уже вышел! Мы сейчас перекинемся, и будем играть в догонялки! Выходи!
– Сейчас! – бодро ответил майор Грачанин. – Пять минут!
Дед Куприян и шакалица дружно возмутились.
«Он совсем о волке не думает, совсем!»
– Что вы к майору лезете? Он на службе ранение получил, а вы со своими играми!
– А-а-а… – Олеся решилась вставить слово. – Велько, а, может, сегодня не надо перекидываться и бегать? Может быть, подождать, пока вывих окончательно пройдет?
– Наоборот! – вставая с кровати, ответил тот. – Сейчас самое то – волк будет плохо бегать, никого не догонит, и все мелкие у него выиграют.
Перед такой логикой Олеся спасовала и перекинулась, чтобы не слушать стенания шакалицы.
Волк отряхнулся, сбрасывая бинты, лизнул шакалицу в нос и завилял хвостом. Та немедленно одарила его ответной лаской и простонала:
