кукла рядом с бредущей по саду женщиной.
Но сыновья были изображены в виде роз!
А Зина чем хуже?! Почему она не роза?
— Никчемные создания! На их содержание уходило много денег! Ведь так?..
Жадность и зависть сжигали ее изнутри.
Каждую ночь она рыдала, чувствовала, как пылает и корчится ее душа.
Она кусала до синяков руки, чтобы загасить лютую ненависть, что с каждым днем росла в ее душе по отношению к братьям. Но это не помогало. Никакая телесная боль не могла сравниться с тем адом, что бушевал в ее сердце…
Когда ей исполнилось шестнадцать, ее было решено отправить на воспитание к Сестрам Умиротворения.
Синяки на ее руках стало трудно скрывать под перчатками. Родители их увидели. Заметили и застарелые шрамы, говорящие о том, что укусов и ран было много.
Ну и выпытали природу их происхождения.
Вердикт был один: эгоистичная избалованность.
Зина должна была уехать к Сестрам и провести там много, много времени, вплоть до своего совершеннолетия.
Нет, конечно, это заключение могло быть и прерванным, если б Зина исправилась и очистила свое сердце от зависти.
Но Зина понимала с отчаянием, что даже притворится не сможет.
Она рыдала ночи напролет.
Она ненавидела и кляла братьев.
Ее корежило, словно больного эпилепсией.
Зло, что жило в ней, вырывалось наружу ревом и воем и уродовало ее лицо, искажая его.
И тогда Зина решила, что если она не будет жить в родном доме, то и мальчики тоже.
Они были очень дружными.
Они и ее звали играть с ней, но она никогда не соглашалась.
А в это день не позвали. Словно чуяли, что им с нею не по пути.
И тогда она заперла двери в детской и подпалила тонкую дорожку масла, что тянулась из-под дверей.
Она облила всю комнату.
Поэтому вспыхнуло дружно.
Когда хватились, в детской пылало, словно в печи.
Метались слуги, кричала мать.
А Зина слушала, вдыхала запах едкого дыма и гладила пони старшего брата…
Мать не пережила этой трагедии.
Отец замкнулся в себе и больше не говорил ни слова.
О Зина все словно позабыли, но это было и к лучшему…
***
— Мадам Эванс?
Голос молодого герцога выдернул ее из тяжелой дремы. Старуха открыла глаза, попыталась подняться.
— Вы, кажется, хотели меня видеть?
— Да, да, — простонала мадам Зина.
Ее раны заживали трудно. Все-таки, возраст… да еще и сломанная нога.
— Я очень, очень нуждаюсь в вашей помощи! — застонала она. — Тут невыносимо, невыносимо!
— Так зачем же вы переехали сюда? — поинтересовался молодой негодяй, без разрешения присаживаясь в кресло.
Мадам Зина в ярости прикусила губу, глядя, как Кристиан располагается.
«Как он смеет, молокосос, садиться в моем присутствии без моего разрешения! — ее внутренний зверь просто рычал в ярости. — Щенок! Если бы этот сопляк не был породистым, я бы велела его вытолкать взашей. И пустить его ко мне только если он на брюхе заползет!»
Но в его породе и заключалась загвоздка.
Ни вытолкать, ни заставить герцога ползать на брюхе мадам Зина не могла.
И это вводило ее в такую ярость…
В такую знакомую горькую, как желчь, ярость, пропахшую дымом, гарью и горелой плотью…
Но вместо яростных слов она лишь выдохнула шумно и прикрыла глаза.
— А где прикажете жить, — проскрипела она. — В сгоревшем доме? Извините, но я не переношу запах дыма. Пожары меня страшат. Видите ли, у нас в семье в свое время произошла страшная трагедия…
— Я слышал о ней, — вежливо ответил Кристиан. — Очень соболезную.
— Не стоит, — сухо ответила старуха. — Дело давнее. Но вы должны меня понять… Выдержать этот запах… это напоминание о пережитом кошмаре выше моих сил.
— Понимаю, — кивнул головой Кристиан. — В самом деле, понимаю. Это испытание не для дамских нервов. Но что же вы от меня хотите?
Мадам Зина просто захлебнулась от негодования.
— Я полагала, — сухо поджав губы произнесла она, — что вы, как рыцарь, моги бы предоставить мне с дочерьми кров!
Кристиан изумленно вздернул брови.
Удивление его было так велико, что некоторое время он не мог произнести ни слова.
— Простите? — вежливо произнес он, наконец.
— Да что же непонятного, — желчно взорвалась старуха. — Я богата! Я привыкла к всему самому дорогому, удобному и хорошему! Я не могу находиться тут! Но вынуждена! Потому хотела бы, чтобы вы пустили нас к себе на некоторое время! Пока не приведут в порядок мой дом и не выветрится запах гари!
— Однако, — произнес ошарашенный Кристиан. О том, что запах гари может выветриваться месяцами, он промолчал. — Смею напомнить, у вас есть соседи. Вы могли б попросить помощи у них.
Мадам Зина брезгливо поморщилась.
— С двумя незамужними невинными девицами? К соседям? За кого вы меня принимаете?! Я не хочу, чтоб моих девочек скомпрометировали!
— Даже так! А компрометации со мной вы не боитесь?
— Чего же бояться, — высокомерно ответила она. — Кто вас осудит? Кто посмеет? Да и условия у вас получше, чем у большинства моих соседей!
Кристиан прищурил свои синие глаза.
Сейчас они были холодны, как лед.
— Не слишком ли много капризов для жертвы пожара? — спросил он насмешливо. — Тот, кто находится в затруднительном положении, принимает любую помощь с благодарностью, а не выбирает что получше.
Мадам Зина гневно вздернула подбородок.
— Я всегда, — отчетливо и твердо произнесла она, — выбираю самое лучшее. И никогда не буду довольствоваться малым. Я не так воспитана. Жить в невыносимых условиях — это не для меня!
Кристиан снова обвел взглядом покои госпожи Эванс.
— Кое у кого условия намного хуже ваших, — заметил он. — Но этот кое-кто не капризничает и не требует к себе особого отношения.
— На что это вы намекаете? — вспыхнула мадам Зина.
— На вашу падчерицу, Эрику Эванс, — прямо ответил Кристиан. — Вы совершили невероятную жестокость по отношению к ней. Выгнали ее на улицу с младенцем на руках. А к себе требуете милосердия?
Мадам Эванс схватилась за сердце забинтованной рукой.
Застарелые шрамы вспыхнули огнем под ожогами.
— Да как вы можете!.. — выдохнула она гневно. Ее возмущение было таким натуральным, что любой поверил бы в него.
— Могу, — ответил Кристиан. — Я видел, в каких условиях она живет. Вашим
