Нет, я не боялся смерти. Ну, если только чуть-чуть. Боли я боялся куда больше. В конце концов, смерть — это лишь подведение итогов, а после нее все начинается заново. Если ты, конечно, не совсем пропащая душа, и демоны не ждут тебя по ту сторону. Куда сильнее боялся дурной славы: только бы все осталось здесь, в Асдаре, только бы история не вышла за его границы, не долетела до моих родных! А еще я боялся взгляда Лан. Этого не избежать. Прежде, чем меня накажут, я должен ее увидеть. Она должна знать, что это была не просто шутка и не просто месть. Наплевать на эту Ириллу — таких тысячи. Но это был мой способ выразить то, что накопилось у меня на душе. Сомневаюсь, что Лан это поняла. Нужно ей объяснить. Да, гадко, мерзко, возмутительно. Знаю. Я виноват. Поэтому сижу и жду, пока за мной придут, и не пытаюсь сбежать.
Но виноваты и они — асдарцы. Разве они не понимали, что я другой, что их традиции кажутся мне бредом сумасшедшего? Не только они, не только я. Виноваты и мои родители: это они меня таким воспитали. Нет, я не жалею об этом. И нет, я не пытаюсь оправдаться. Просто в любой беде виноваты все, кто к ней причастен. Убери из этого списка любое действующее лицо, и все было бы по-другому. Но ответственность всегда несет последний. То есть я.
Утро разгоралось. Такое обыденное и такое далекое. Оно заливало холодным светом мои покои, подсвечивая столбы пыли, витающей в воздухе, и раскрашивая помещение цветными бликами. Солнечный зайчик от старого зеркала подкрадывался все ближе к моей ноге. Почему никто не приходит за мной? Я уже все обдумал, разложил по полочкам. Я даже приготовился ко всем возможным исходам. Я готов. Так почему вокруг такая тишина?
Подождав еще около получаса, я встал и осторожно выглянул в коридор. Там было пусто и тихо. Сквозняк тянул по полу маленькое бело перышко. Я закрыл дверь. Странно. Меня даже никто не охраняет. Подойдя к окну, я открыл его настежь, впустив свежий утренний ветер, и высунулся по пояс. И тут тишина. Только с кухни доносится привычная брань толстой поварихи. Как будто ничего не произошло.
Звон колокольчика, раздавшийся в коридоре, заставил меня подпрыгнуть. Сердце гулко заколотилось в груди. Я сделал несколько глубоких вдохов, успокаивая его. Самый обычный колокольчик. По всему дому тут и там стали раздаваться шорохи: люди собирались на завтрак. А я? Почему мне все еще никто ничего не сказал? Что мне делать сейчас? Или это как с поиском места для сна: сам догадайся, где и как тебя будут наказывать? А если я вот прямо сейчас возьму и сбегу?
Впрочем, никуда я не побегу. Если не асдарцы, то отец меня с того света достанет, если узнает. А он непременно узнает, когда «великая бабушка» настрочит ему еще одно письмо о том, как его нерадивый Эстре побоялся выйти и получить свое наказание. Да и к тому же, вполне возможно, что охрана стоит не возле моих покоев, а у выходов из дома: откуда мне знать, как здесь обстоит дело с преступниками?
Мальчишка с колокольчиком пробежал мимо еще раз. Я подошел к двери и прислушался. Раздался знакомый скрип, от которого все у меня внутри вздрогнуло, перевернулось и завязалось ледяным узлом: это открылась дверь в покои Лан. Вот до меня донесся тихий шелест ее шагов. Дверь снова скрипнула и закрылась. Послышался вздох. Некоторое время Лан стояла на месте, словно о чем-то размышляя. Я застыл, весь обратившись в слух. Сейчас, вот сейчас она сделает пять шагов и возьмется за ручку моей двери.
Но по ту сторону разливалась тишина. Потом в этой тишине снова послышался шелест шагов. Лан ушла. Почему? А как же я? Разве ты не хочешь накричать на меня, расцарапать мне лицо, как когда-то ты обошлась с Закком? Я готов к этому: давай, сорви на мне злость! Ты же тоже чувствуешь свою вину, а когда человек виноват, но не хочет этого признавать, он всегда злится. Давай, вернись, устрой мне скандал — нормальный скандал обычной семейной пары!
Но за дверью была тишина. Никто не спешил ко мне. Может, они хотят, чтобы я тихо сдох здесь? Кстати, а вдруг меня уже заперли, а я и не заметил? Да ну, ерунда: есть ведь еще окна.
На всякий случай я осторожно толкнул дверь. Она была открыта, никто меня не запирал. Тогда в чем дело? Может, они хотят, чтобы я сам ушел? Но я не уйду, пока мне этого напрямую не скажут. Уйдешь вот так, а они потом это как повод для войны используют. Отец меня возненавидит. Да и от Шаарда достанется. Причем за дело. А потом от всей страны. И тогда дома мне будет хуже, чем в Асдаре: здесь хотя бы люди чужие, и мне нет никакого дела до их мнения. Нет уж. Я подожду, пока мне в лицо все не выскажут. При свидетелях, чтобы потом не было недоразумений.
А что, если от меня все-таки чего-то ждут? Я ведь и нескольких месяцев здесь не прожил, могу и не знать всяких тонкостей. Может, мне полагается надеть серую хламиду и до конца жизни вести себя тише воды ниже травы, ни с кем не разговаривая и не прикасаясь ни к одной женщине?
Ну да. И ничего не есть, как в Чистый день. А есть-то хочется: вчера за весь день у меня и крошки во рту не было. В животе урчит от голода. А сейчас завтрак… Я сглотнул слюну. Была не была. Никто не дает мне никаких инструкций. Никто не идет меня арестовывать. Значит, буду действовать как обычно. То есть — пойду на завтрак.
Я постарался успокоиться и надеть на лицо маску высокородного: она всегда меня выручала, когда нужно было скрыть свои эмоции. Подготовившись так, я выдохнул и вышел в коридор, будто в омут нырнул.
Коридоры были пусты, но чем ближе я подходил к обеденной зале, тем громче был шум — обычный шум завтракающих и переговаривающихся людей. Стоило мне с дрогнувшим сердцем толкнуть дверь, как по зале словно бы разлилась волна тишины из коридора. Разговоры утихли не сразу: они гасли один за другим, шипя шепотками от дверей до прохода в кухню. Я ожидал, что меня начнут прожигать взглядами, проклинать и плеваться. И люди действительно смотрели на меня, поджимали губы и… отворачивались. Спустя полминуты смытые волной молчания разговоры постепенно возобновились, правда, на порядок тише. Я стиснул зубы и глянул в сторону стола Лан. Все сидевшие за ним ели молча, низко склонив головы.
На ватных ногах, чувствуя, как внутри все замирает, и неприятная темень пытается лишить меня зрения, подкрадываясь из углов, я прошел к своему месту. Никто меня не останавливал, не здоровался со мной. Я было подумал, что они меня и вовсе игнорируют, но на мой хриплый вопрос, можно ли присесть, один из братьев князя, сидевший напротив Лан, спокойно ответил: «Присаживайся». Вот так, значит. Они что, решили сделать вид, что ничего не было? Думают, можно вот так просто все вычеркнуть из памяти и оставить провинившегося самостоятельно корить себя за проступок? Более тупой идеи в их головы не могло прийти.
Но мне это было только на руку. Немного успокоившись и уяснив, что меня действительно не собираются прогонять из-за стола, я зашарил взглядом, по привычке отыскивая что-нибудь съедобное среди грубой асдарской пищи. Мой взгляд непроизвольно отыскал руки Лан, нарезающие хлеб тонкими ломтиками. Эти руки чуть подрагивали. Ногти на них были синеватыми, словно хозяйка рук замерзла или страдала от боли в сердце. Я поднял глаза выше. Лан не смотрела на меня. Лицо ее было бледным, особенно губы, под глазами темнело. Она словно впервые села за общий стол после долгой и тяжелой болезни. Не я один сегодня не спал. Ну и правильно. Так и должно быть. Пусть подумает обо всем, ей полезно.
Я смотрел на нее, пытаясь ощутить ненависть, к которой так привык. Но ненависти не было. Внутри меня поселились пустота и холод. Как будто еще вчера там было что-то большое и теплое, а потом его выдрали, и в этом месте гулял теперь безразличный ветер, пытаясь иссушить постоянно сочащиеся отовсюду капли страха. Сердце глухо ныло. Мне вдруг нестерпимо захотелось взять Лан за руку — тонкую, бледную, со вздувшимися венами. Но я не позволил себе этого. Она не поймет меня. Я и сам в себе с трудом разбираюсь, а ей и подавно никогда не выбраться из лабиринта моих мыслей, если я ее туда пущу. Увидит холодные стены моей опустевшей души и начнет кричать и метаться, а мне будет больно от ее каблуков.
