– Новости плохие, – он запнулся и, подкрутив ус, всё же сказал: – Милевский под стражей. Не соврала твоя Денских.
Я поставила на стол недопитый чай. Не расплескала. Странное, холодное спокойствие завладело мной.
– Где он? В какой тюрьме? Кто его защищает?
– Князь в Трубецком, – ответил Чернышов, заглядывая мне в лицо. Ожидал истерики?
Нет, для истерики теперь времени нет...
– В Петропавловке? – сбрасывая оцепенение, переспросила я. – Среди политических? Почему? Что говорит Белянин?
– Сядь, – приказал мне Петя, и я послушно опустилась на стул, а затем протянула документ Чернышову.
– Убери в дело, – попросила я.
Он свернул отчет и убрал куда-то за пазуху, посмотрел на меня сверху вниз и, вновь подкрутив ус, ответил:
– Во-первых, не в Крестах же с уголовниками князю быть? Во-вторых, в этом аресте и нет никаких других причин, кроме политических. Одно твое свидетельство, и обвинение против Милевского рассыпется как карточный дом. Да и это необязательно, мало ли кого видели на Гороховой, эта улица длиною с Невский проспект.
Газета с нелепыми обвинениями, и сразу за этим арест. Наказание? Жестокий урок? Государь решил бросить племянника революции, будто кость голодному псу? За то, что перечил, за то, что даже после смерти Дмитрия не дал допросить меня?
Мир не крутится вокруг Марии Шуваловой, разногласий между Милевским и его венценосным дядей и без меня было немало. Но всплывшая через столько лет история скандального опекунства и нашей связи – всё это могло стать последней каплей в заполненной до краев чаше императорского терпения.
Головная боль вернулась. Я потерла лоб и, подняв на Чернышова взгляд, молчала.
– Показуха, Маша, – тихо сказал Петр. – Подержат недельку, пока вся эта шумиха утихнет, да выпустят. Не думаешь же ты, что князя казнят?
– Нет, я не думаю, – машинально отозвалась я.
Чернышов пальцами побарабанил по крышке моего стола и, оглядев высокие шкафы, скорее себе, чем мне сказал:
– Но во Францию, надо думать, не поедешь…
– Почему не поеду? Поеду, – твердо ответила я.
Петр расслабленно выдохнул.
– Правильно, Маша. Не заставляй князя сходить с ума, думая, что ты осталась в Петербурге без его защиты, – начал петь оду моей благоразумности он.
Да... Что взять с глупой бабы? То ли дело Милевский? Отправлять меня из Петербурга, зная, что над головою твоей висит Дамоклов меч! Зато он был бы спокоен, это я бы в Париже сходила с ума!
Господи, как же ненавидела я в нем это! Решать мою судьбу, принимать за меня решения, не спрашивая на то моего мнения!
Я поднялась из-за стола и, бросив взгляд в окно на летний город, равнодушно пояснила:
– Я уеду с Милевским. А если через неделю его не выпустят, спалю Зимний вместе с Михайловыми. К чертям. Не зря его только выкрасили в красный, как думаешь, Петя?
Чернышов подавился.
– Шучу, – мрачно рассмеялась я.
– Головой повредилась так шутить, Мария? – сквозь зубы прошипел он. – Не вздумай повторить это еще где!
– Повредилась, – поджала я губы. – Я же только с болезни, если помнишь. Мне простительно.
Петя посмурнел и, покачав головой, заметил:
– Да уж, дала ты нам всем… дрозда. Милевского чуть Кондратий не хватил, когда в той больнице, куда тебя определили, Марии Шуваловой вдруг не нашли. И дежурного, который туда звонил – ему пришлось объясняться с князем за свои действия. Это он и вызвал тебе карету скорой помощи.
– Не нашли? – нахмурилась я. – Почему?
– Бюрократия, перепутали чего – эпидемия же, да черт его знает, – Чернышов пожал плечами, и я кивнула, отгоняя мутные воспоминания.
Тяжелые, темные, пахнущие болезнью, спиртом и ладаном. Ладаном… мне надо в церковь… да, давно уже! Слишком много во мне гордыни, слишком много упрямства и злости…
И смирения нет.
Я живу во грехе, я вижу вокруг один только грех… я … притягиваю его?
Мир качнулся, я снова осела на стул.
– Маша? – позвал меня Чернышов. – Тебе плохо?
– Не выспалась, – устало ответила я.
Он покачал головой и, усаживаясь на краешек моего стола, сказал:
– Езжай-ка ты к своей мадам Дюбуа, отдохни. Я попробую связаться с Милевским и сразу же дам тебе знать. Сиди тихо и жди весточки. Адрес только мне дай. Никого не пускайте, и никуда до моего прихода не выходи, ясно?
– А допрос как же? – сощурилась я.
– Позже, – отмахнулся Петя. – Не хватало ещё, чтобы ты хлопнулась в обморок по дороге в тайный отдел или прямо во время беседы со следователем, – хмыкнул он.
Я сложила руки на груди.
– За дуру меня держишь, Пётр Николаевич?
– Какой допрос, если Милевский и не будучи под стражей против того возражал? – он разом сменил тон. – Неужто ты думаешь, с тобой вежливо потолкуют, да отпустят на все четыре стороны, а, графиня Шувалова? Единственный верный выход – это немедля отправиться на вокзал и сменить на завтра билет! Не тебе сменить, мне! А тебе ждать, носа на улицу не показывая, Мария!
– Я не уеду без Алексея, Петя, – упрямо повторила я. – Пугать меня бессмысленно. Да и в чем меня обвинять? В том, что была в литерном?
– В том, что выжила, – серьезно ответил Пётр. – Господи, Маша, как ты не понимаешь, оставшись здесь, ты не поможешь князю, только себя погубишь! И как я должен буду смотреть в глаза тому, кому всем в этой жизни обязан, зная, что мог, но не уберег его дурную невесту?
Ах вот оно что… а я-то думала, почему мне дозволено было дружить с Чернышовым? Алексей доверял ему, и небезосновательно. Петр должен Милевскому, и это не деньги. Интересно. Хмыкнув, я задумчиво посмотрела на Петра.
– Всем обязан?
– Всем, – он не отвел взгляда, но и делиться тем, что его связывало с князем, не спешил.
Я не стала настаивать, не моё это дело. У всех свои тайны, ни к чему мне чужие секреты. Достаточно и своих.
В дверь постучали, в архив заглянул дежурный.
– У Таврического беспорядки, – спросив разрешения доложить, отчитался он перед Петром. – Толпа прорвалась за ограждение, влетели в здание, какому-то депутату всадили в печень нож.
Чернышов выругался.
– Осмелели, – хмуро заметил он.
– С ними пророк. Эта, как её, Благая, – добавил дежурный.
– Зинаида, – напомнила я.
– Точно, – подтвердил полицейский.
Петя подкрутил ус, жестом отпустив дежурного. Достав из-за пазухи папиросу и коробок, чиркнул спичкой и закурил.
– Уезжай, Маша. Пожалуйста, не упрямься, – выпуская дымок, вновь попросил меня он. – Черт его знает, чем всё это закончится…
От запаха табака меня замутило, я сглотнула, удерживая тошноту. Надо поспать. Иначе измученный болезнью и переживаниями организм уложит меня прямо здесь, на выкрашенный в коричневый дощатый пол.
– Именно Петя, именно, – я всё же поднялась на ноги и, мечтая о глотке воздуха, подошла к открытому окну.
На улице, зевая и почесываясь, терпеливо ждал меня Степан. Так велел ему Петя. Сделав глубокий вдох, я повернулась к Чернышову.
– Какими сильными бы не были разногласия Милевского и государя, взять его под арест сейчас равносильно признать его вину.
Он попытался возразить, но я оборвала его:
– И не надо мне говорить о газетах! Даже если они пока молчат, об аресте этом станет известно. Это слабость. Слабость государя. Разъяренной толпе уже бросили Алексея! Выпустят через недельку? Не рассказывай мне сказки, Петя, – зло процедила я.
– А ты-то, конечно, расскажешь всему миру правду! – всерьез рассердился он. – Донесешь её до озверевших работяг! Политика – это жернова, госпожа Шувалова. А ты – даже не камешек, зернышко! Не успеешь пикнуть, как тебя сметут! Хотя, у нас уже есть Благая Зинаида, теперь будет Святая Мария! А живые, Маша, святыми не бывают.
Он спрыгнул со стола и потушил папиросу носком сапога. Я поморщилась – никогда до того Петя не позволял себе мусорить в моем архиве. Оглядевшись, я подошла к одному из шкафов – за ним прятался веник.
