этот раз не получилось, и эти грёбаные идиоты как всегда облажались. Интересно, когда она не заболеет и они поймут, что препарат не работает, что они будут делать? Позовут меня обратно и попросят доделать? Идиоты. Как я их ненавижу.
Но сколько бы Рема не убеждала себя, что общается с Эмилией в основном потому, что ей приятно и интересно проводить с ней время, в глубине души она знала, что это не совсем так. Её постоянно преследовало мучительное ощущение, что Эмили что-то подозревает. А ещё её мучали сны, где Эмилия указывала на неё пальцем и кричала: «Убийца! Убийца!»
Рема очень переживала, что Эмили вдруг заметит, как часто Рема смотрит на неё не то с любопытством, не то с недоумением. Эмилия стала для неё живым доказательством того, что вся эта кошмарная история с прошлой лабораторией действительно произошла. Нет, это не страшный сон, это реальность — она мечтала создать великое лекарство, а создала смерть. Этот факт не укладывался в голове Рамилии, и сколько бы она не покрывала страницы своего дневника крупными каплями слёз, размывавшими многочисленные знаки вопроса, она не могла это принять. Со временем попытки осознать факт создания смертельной неизлечимой болезни трансформировался в её сознании в попытку понять Эмили. Словно если она сможет понять её, то сможет перестать бояться смерти. А смерть преследовала Рему повсюду. Словно чтобы заполучить право на жизнь, ей нужно было умереть.
На третий год их общения Рема еще пристальнее наблюдала за подругой, но Эмили была в полном порядке. Она чувствовала себя прекрасно и, кажется, стала даже чуточку веселее, чем прежде. Рема была действительно счастлива, когда позволила себе заключить, что она действительно ошиблась, и созданный ею препарат не сработал. Однако спустя ещё один год Эмили начала быстро чахнуть. Рема сначала списала это на обычную осеннюю тоску, но через пару месяцев Эмили потеряла свой прежний вид. Она иссохла, и на её лице появилось выражение непрекращающихся страданий. Рамилия отказывалась верить, что это та самая болезнь. Она до последнего надеялась, что дело в чем-то другом. Но, в конце концов, её опасения подтвердились, и тогда она твёрдо решила искупить свою вину… хоть она и не была ни в чем виновата.
— Эмили?
Эмили скучающе поднимает голову, когда Рема подсаживается к ней на обеде.
— С тобой всё в порядке?
Она кивает.
— Всё хорошо. Погода меняется. Голова болит.
— Не хочешь посидеть в кафе после работы? Пятница.
Подруга отрицательно качает головой.
— Не хочу.
— Эмили, пожалуйста, не делай вид, что ничего не происходит. Неужели я не заслуживаю правды?
Она отворачивается и закрывает глаза.
— Хорошо.
Они сидели на огромном валуне у канала. Вдали шумел пятничный Сан-Мирэль. Если бы не Эмили, если бы не всё на свете… Ах, ну почему всё просто не может быть как раньше? Но сейчас, сидя рядом с человеком, почти мёртвым по её вине, она не может позволить себе даже вспомнить те вечера, которые они с Эмили проводили в шумных коктейльных и барах. Сейчас она чувствует, как умирает вместе с ней. В глубине души она готова на всё, чтобы искупить свою вину. Она бы предпочла умереть вместо Эмили! Лишь бы эти позорные страницы были вычеркнуты из её жизни. Она ни о чем больше не сожалеет так сильно, как об исследованиях, которые вместо того, чтобы лечить, стали убивать людей. Ей проще умереть, чем жить с этой мыслью дальше. Жить… кажется, что у них обеих есть только один выход…
— Есть ещё кое-что.
Рема замерла. Её сердце колотилось с бешеной скоростью. Ещё одна болезнь. Ещё один вирус без лекарства. По-хорошему нужно подождать изготовления, но времени нет. Она умирает, прямо сейчас! На анализы потребуется время, столько времени, несколько дней! Когда Рема видит тяжесть боли, с которой поднимается грудь Эмили, ей кажется, что счет идёт на минуты.
— Правда, это не совсем легально…
***
О нет, только не это. Те самые парни! Вот этот — Берни. Она его запомнила.
— Всем добрый день, коллеги. Хочу вам представить Рамилию Уилсон.
Первым протягивает руку парень среднего роста со светлыми кудрявыми волосами и аккуратно выстриженной рыжеватой бородой. Он носит очки и очень добродушно улыбается.
— Идан.
— Очень приятно. Рема, — она улыбается в ответ, волнуется о том, чтобы на белоснежных зубах случайно не оказалась красна помада. И всё-таки он слишком добродушно улыбается.
— Джей-Нокк, Ральф, Бернард, — перечисляет Брайс, — Рад сообщить, что отныне Рамилия будет руководить разработкой сыворотки черной крови, а затем, надеюсь, и сыворотки солнца, — Брайс с улыбкой посмотрел на Рему, и та кивнула, — Идан поможет тебе здесь освоится. Лаборатория твоя. Где меня найти — ты знаешь.
— Как часто ты ожидаешь отчеты? — она по инерции задирает нос, когда речь заходит о работе.
— Не реже, чем раз в неделю.
Они кивают друг другу и расходятся. Рема остаётся в лаборатории наедине с командой и прищуривается, рассматривая свои новые владения. Это никому не нравится. Лаборатория совсем новая, совсем маленькая. Идан всё время что-то говорит: про то, как всё хорошо двигается, как много они уже получили и так далее и тому подобное. Слушая его в пол-уха, Рема листала отчёты.
— Подожди, — покачала головой Рема.
— Что? — переспросил Идан.
Приятное чувство разливалось по её телу. Исследования, которые она считала позорными, буквально осквернившими, перечеркнувшими её карьеру и жизнь, уплывали в туманную даль забвения. Впереди засияла новая звезда — свет панацеи, яркий и соблазнительный затмил её разум, залил собой весь горизонт будущих событий.
— Нет, подожди. Разве оно… живое?
— Черная кровь?
— Ну да.
Идан покачал головой.
— Я не знаю.
Молчание.
— Кто-нибудь когда-нибудь видел черную кровь?
Молчание.
— Я ведь правильно понимаю,
