этому руку или же нет, — поморщилась я почти натурально. — О другом поговорим.
Я положила руку на бумаги и придвинула их к себе.
— Вы обещали, что я уйду, святая сестра. Мне тесно здесь, вы это знаете. — Консуэло смотрела прямо, выдержанно. Эсмеральда из диснеевского мультфильма. — Но я не могу спокойно уйти, пока дети не будут в родных им стенах.
— Кто научил тебя читать и писать?
— Баро.
Богемка. Цыганка. Никакой разницы. Ответила быстро, но не настолько, как отвечают, когда нагло лгут.
— Баро знает, что ты в монастыре?
Консуэло помотала головой.
— И даже не в курсе?.. — я постучала пальцами по договору.
— Нет же, святая сестра. Я храню в тайне все, о чем мы условились. Вы тогда посчитали, что я хочу получить что-то — выгоду, но я просто хочу сдержать слово, данное Люсии Гривье. — Она опустила голову и вздохнула. — Нам не верят. Никто не верит. Мы — окаянное племя. Даже вы не верите мне, сестра. До сих пор, пусть я делаю все, о чем мы договорились.
О чем же мы договорились, с отчаянием подумала я, что ты молчишь, впрочем, объяснимо. Это я иду в потемках на ощупь, завязав глаза и сцепив за спиной руки. А ты полагаешь, я знаю отлично, о чем идет речь.
Я придала голосу равнодушие.
— Что мне сделать?
— Вернуть Пачито и Микаэлу домой.
Микаэлу. Было бы весело, окажись Микаэла оказалась вдруг Микаэлем. Почему нет, монахи бесполы, какая случилась бы гендерная интрига! По возрасту он — она — мог быть матерью Пачито, только вот он себя реабилитировал до того, как я начала что-то подозревать. Карета, деньги, то, что он вольготно чувствовал себя в городе. И щетина, конечно. Авторы подобных сюжетных твистов часто забывали о физиологии, а герои тупили как пни.
— Есть проблема, — покачала я головой в надежде, что Консуэло о ней осведомлена.
Провокация? Да, если это в чем-то не совпадает с ее планами. Я должна заставить ее торговаться.
— Какая? — спросила она с надрывом. — Никто не посмеет посягнуть на то, что принадлежит Дому святому! Пока Пачито мал… Но он будет мал еще десять лет, сестра! Я не выдержу! Мне тесно!
Консуэло указала на договор, и рука ее слегка подрагивала. Уже лучше, уже немного понятнее. Все дело именно в мальчике. Наследуют вдовы и сыновья. Вот почему Уильям С. Блок «продал» свою семью под защиту монастыря. И я — я, сестра Шанталь — сделала то же самое?
Консуэло осознала, что говорит слишком громко, и с опаской оглянулась на дверь. Она так и замерла, затем повернулась ко мне с растерянностью и обидой во взгляде.
— Вы… святая сестра… вы об этом? Вы не можете отпустить меня и Терезу? Так?..
Говори, говори. Прости, что я пользуюсь преимуществом — я опытнее, сильнее, но если я покажу слабину — меня сожрут и выплюнут кости. И потому от меня пока не дождешься вообще никаких реакций.
Консуэло смотрела на меня какое-то время, потом закрыла лицо руками и сидела так пару минут.
— Я дала слово Люсии Гривье, — твердо произнесла она, убирая руки, — что не оставлю ее детей. Тот, Альфонсо, — кисти ее сжались, — я бы вырвала ему кадык, святая сестра, и мне не стыдно за грешные мысли! Она умирала, избитая, закоченевшая, сбежавшая от собственного озверевшего брата, чтобы спасти дочку и малыша.
Первый раз слышу об этом. Но ты говори, взмолилась я, и на лице моем не дрогнул, как я надеялась, ни один мускул.
— Знаете, святая сестра… — Консуэло чуть улыбнулась. — Это было даже… забавно. Когда она поняла, что мы богемы. Я, Тереза, бабушка Гуадалупе, отец и Пепе. Она была же без сил, но хотела встать и забрать детей. Сбежать из нашей каморки. Сразу. Ее малышей держала на руках окаянная и кормили из скверных рук. А Пепе ей сказал — мы не обидим твоих детей.
Откуда Консуэло узнала, что со мной можно договориться? О том, что сестра промышляет поддельными договорами, шел какой-то беспорядочный слух? Вот это открытие не из лучших.
— А потом бабушка вспомнила Урсулу Блок...
— Люди развешивают ярлыки, Консуэло. К вам относятся несправедливо. — Урсула Блок, они знакомы. Этого следовало ожидать.
— У Люсии не осталось выбора, кроме как нам поверить, святая сестра, — усмехнулась Консуэло довольно недобро. — Когда тебя вышвыривают на верную смерть — тебя и мальчика, двух наследников, поверишь и тьме в облике человека. Бабушка заплатила стражникам уже после смерти Люсии, и они сказали всем, что поймали нас четверых. — Она опять помолчала. — Если иначе нельзя… я останусь.
И будешь дальше убедительно делать вид, что обожаешь работать. Что благодарна монастырю за кров. Что же, самопожертвование — угодная Милосердной вещь.
— Наоборот, — возразила я, и Консуэло прищурилась, недоумевая. — Я отпущу вас обеих, но малыши останутся здесь, пока не смогут сами за себя постоять. Я покажу документ господину Альфонсо и заявлю права монастыря.
— Вы выбросите на улицу тех шестерых детей?
Консуэло была возмущена. Мне что теперь, наизнанку вывернуться, с раздражением подумала я. Я всегда защищала интересы законного собственника. Здесь не получится рыбку съесть и пристроиться в теплом кресле.
— И как быть с моим обещанием? — Консуэло заправила за ухо прядь непослушных волос. — Святая мать… — начала она, но я заткнула ее резким жестом.
— Оставь эту тему, — предупредила я, похолодев. Об этом лучше не заикаться. — Забудь и ничего больше не говори. Никому.
Мать-настоятельница в курсе? Обо всем, что связано с семьей Блок, она знает прекрасно. Что же, в монастыре, как и в Хогвартсе, каждый найдет помощь, в которой нуждается. Так было всегда и везде.
— Иди, — велела я недовольно. — Молчи, работай, пестуй чад. У тебя лучшее из послушаний, которое я могла тебе дать. Когда я вернусь, все решим, но знай, я позабочусь о детях всяко лучше, чем ты.
Так ли существенно, останется она здесь или нет, подумала я, провожая взглядом ее ровную спину. Пусть уходит, если захочет. Не захочет — пусть остается. Главное сейчас совершенно другое. Сестра и двое детей ее проданы — так где сестра, которая мать детей, вот оно, слабое место, но не поздно посадить на кладбище несколько желтых цветов, как и
