Все против попаданки - Даниэль Брэйн

— Не ищите зла там, где его нет, — ответил он загадочно, кивнул и быстро ушел в сторону чадолюбивого крова. Занятия, поняла я, он прервался, но вернулся к детям. А я, а что делать мне? Не множить сущности без необходимости, какой же это был прекрасный совет.

Я свернула в свой коридор и столкнулась с насельницей, выходившей из кельи сестры Доротеи с кипой грязного белья.

— Пришли ко мне Консуэло, сейчас же, — бросила я и скользнула в свой кабинет.

В бумагах, которые передала мне мать-настоятельница, не было ни слова о Консуэло, не было и фамилии Гривье. Только документы монастыря и гербовые свидетельства на имущество, а также списки монахинь и насельниц. Я просмотрела — шестнадцать женщин, которых мы приняли последними, как и говорил брат Грегор; все они прибыли из другого такого же работного дома нашего епископата после того, как у нас появились дополнительные помещения.

Я смотрела в договор, не видя строчки и буквы. Узнать, что это за документ, я могу только от Консуэло. Если, конечно — всегда это «если» в условиях критического недостатка информации — ей будет понятно, о чем речь. Если она захочет говорить со мной. Если не испугается — чего именно, не так уж и важно. Если сестра Шанталь не намудрила что-то в одиночку — зачем? Знает ли об этом мать-настоятельница? Знает ли об этом отец Андрис, об этом ли он говорил, намекая на исповедь, или грех сестры Шанталь состоял в чем-то другом? И если отец Андрис имел в виду договор, что исправить?

Как мне заставить Консуэло стать откровенной? Она может мне ничего не объяснять, но она не сможет не торговаться?

Тереза, Микаэла и Пачито, и сама Консуэло. «Богемка». Три года без малого пробыла на улице. Сестра и двое ее детей — в договоре, но Консуэло никак не тянет на мать девочек. В этом все дело? Понять бы. Что практически нереально.

Дверь открылась неслышно — Консуэло умела появляться ниоткуда. Красивая, яркая, бойкая, ничего не боящаяся. Я считала, что причина этому — жизнь на улице, но кто сказал, что это правда, а не часть легенды, которую знали все?

Сестра и двое ее детей. Генетика — беспощадная штука, но заодно и шутница. Консуэло и Тереза и в самом деле похожи. Понимает ли это кто-то еще, кроме меня?

— Садись, — негромко приказала я и, дождавшись, пока Консуэло умостится напротив, подвинула к ней договор. — Ты же грамотная, читай.

Она протянула руку, придвинула бумаги к себе, и читала она очень быстро — не водила пальцем по строчкам, не проговаривала слова, она читала точно так, как в мое — прежнее — время читали все образованные люди. Встречались мне, правда, и те, кто читал с трудом… Но чаще — те, кто читал невнимательно. Консуэло же изучала текст, чуть покачивала головой, кривила губы, но не отвлекалась. От того, что было написано в договоре, зависело многое.

Я предполагала, что она удивится, о чем-то спросит. Она действительно спросила.

— Вы наконец-то отпускаете нас, сестра?

— Вас никто не держит, — я закусила губу — так, чтобы не слишком менять выражение лица. — Я могу написать это на любой стене: вы свободны. Каждая из вас. Любая. 

Губы Консуэло дрогнули, я же была бесстрастна. Я должна заставить ее со мной торговаться, иначе эта тайна сведет меня в могилу. Или потому, что я знаю чересчур много, но скорее потому, что мне не известно ничего.

— Воля лишь ваша, быть здесь или в ином месте, — продолжала я. Дойдет до нее — поймут и остальные? Нет, сделать человека счастливым, повторяя, что счастье зависит только от него самого, невозможно, пока у него стереотипы. На что это похоже? Купи квартиру, женись, роди детей. Не «задай себе вопрос, чего же ты хочешь» — бесполезно, это ввергает в ступор. «Ты до сих пор одна», «как же дети», «ну хоть роди для себя» — может быть, мне стоило овдоветь, чтобы я поняла: все неважно. Я была счастлива так, как не были остальные, я жила с этим счастьем воспоминаниями, и будь я проклята, если мне этого не хватало.

Но других жить своим умом я не научу. Разве что как настоятельница? Семья, жилье, дети, образование, деньги. Здесь почти ничего из того, чем жили люди в том, куда лучше знакомом мне времени, не доступно. Кроме… 

Я перевела взгляд на чашу — она стояла, никем не тронутая, манящая, полная богатств. Золото лепреконов, но кто бы об этом знал? Потом я, специально загадочно улыбаясь, посмотрела на Консуэло в упор. Та выдержала первую психическую атаку с поразительным спокойствием — она пришла сюда не за тем, зачем ее позвала я.

Так за чем именно?

— Зачем тебе эти деньги? — спросила я. Консуэло непонимающе захлопала глазами. — Полно. Я поймала Лоринетту здесь, в этой комнате, и она не стала запираться. Ты подговорила ее.

Так это или нет — не имело значения. Как могла солгать Лоринетта, так и Консуэло легко может соврать. 

— Она наговаривает, святая сестра, — Консуэло думала, но недолго, что сказать и каким тоном. Бесспорно, актриса она прекрасная. — Если я жила на улице и воровала хлеб, чтобы прокормиться, это не значит, что я посмею взять что-то у святой обители. Лоринетта лжет.

Взгляд у нее был чистый, невинный, и даже оскорбления не было в нем заметно. Так: я выше этого настолько, насколько можно, святая сестра. Кто же из них двоих врет, есть ли разница? Консуэло науськала Лоринетту — может, получится; может, чтобы та попросту попалась и я вышвырнула ее отсюда вон; или же Лоринетта пришла запустить руку в чашу по своей воле, а Консуэло приплела, когда поняла, что попалась? Слово одной против слова другой, но Лоринетта кажется недалекой, а Консуэло к себе располагает. Одеть ее в дорогое платье, собрать волосы, смыть с лица грязь, и выйдет светская дама. Какой судья в отсутствие доказательств — а где их взять, одни слова — вынесет решение в пользу озлобленной женщины? Юпитер — Лоринетта — привычно гневается, стало быть, не прав. Вот и все правосудие. 

Я нарочито небрежно махнула рукой. 

— Лоринетта показала гнилое нутро, ты приложила к