— Только не надо самодеятельности, Зоя, — вернув, наконец, свою челюсть на законное место, попросил принц, его брови чуть нахмурились, но восхищение из глаз не пропало, напротив, к нему теперь добавилось какое-то оценивающее выражение.
Очаровательно! Я что… товар на ярмарке?
— Ну что Вы, Ваше Высочество, — я улыбнулась ему тем оскалом, которым скорей всего улыбался волк Красной шапочке, изо всех сил стараясь не заскрипеть зубами. — Как можно, как можно.
Кот фыркнул и, смею заметить, весьма насмешливо.
Мне нужен труп, я выбрал Вас.
До скорой встречи!
Фантомас[20].
Катаясь по двору, как бильярдный шар с нехарактерными для этого предмета ушами, толстяк «О» ни на миг не оставался без дела. То ему в срочном порядке требовалось украсить клумбы новыми цветами, то возникало непреодолимое желание подлатать крыльцо черного хода, а еще уборка территории, поливка, доставка провизии в бар и на кухню, необходимость отправить посыльного за новыми нарядами для работающих в заведении девиц, различные хозяйственные нужды и многое — многое другое. Кое с чем он справлялся при помощи нехитрой бытовой магии, насчет остального… отдавал лаконичные распоряжения слугам. Одним словом, был крайне занят и потому очень сильно раздражался, когда его, такого важного Сай-я, отвлекали всякие мелочи. К мелочам по большей части относились обнаглевшие мумы.
Управляющий решительно не понимал, зачем Ариландина позволяет этим мелким уродцам топтать дворовую территорию? От них нет никакой пользы, одни только неприятности.
«О» недовольно бурчал, потряхивая густой рыжей бородой и шевеля усами. Ушами он тоже шевелил, но несколько иначе: они то воинственно устремлялись вперед, то устало обвисали, зато в период пляски с метлой — орудием разгона надоедливых монстров, эти органы — переростки радостно дергались и кивали в унисон произносимым ругательствам. А ругался толстяк так, что заслушаешься. Местный персонал, по случайности или с умыслом попадавший в зону слышимости этого эталона нецензурного красноречия, невольно застывал на месте и порой в самых неожиданных позах. От словесных экзерсисов данного типа краснели даже шлюхи, а некоторые работники, впадая в благоговейный трепет и искреннее восхищение своим начальством, пытались украдкой конспектировать его эмоциональную брань. Каждый день толстяк умудрялся выдать что-то новенькое, несмотря на то, что год за годом пользовался одним и тем же словарным запасом. Вот уж верно говорят в народе — у каждого свои таланты. У некоторых… не совсем приличные.
Единственными, кто ненавидел виртуозные проклятья ушастого хозяина, были мумы. Ведь как только он заводил знакомую «песню» и брался за метлу, им становилось не до «высоких материй». Конечно, «О» мог бы поручить разогнать свору бывших горожан какому-нибудь слуге, но упустить удовольствие пнуть ногой ненавистную «шавку», или как следует отходить по спине пару — тройку ее братьев по несчастью… не-е-е, такое он никак не мог доверить посторонним. Раз живут здесь эти уродцы на халявных харчах, пусть терпят! И животные, которые являлись таковыми лишь внешне, терпели. Бегали, визжали, скулили, рычали, скалились, но даже не пытались покинуть приютивший их двор. Там, за воротами, было куда больше сапог, желающих оставить свой след на шкурах бедолаг. Мумов не любили, презирали и немного побаивались. Когти, зубы, бешеный взгляд из-под спутанной шерсти… Кто знает, что на уме у обиженного горожанина, ставшего такой вот мелкой скотиной? Может, месть всем и вся без разбору? Вдруг они давно тронулись рассудком и теперь способны только на пакости? Никто ведь не знает… и узнавать опытным путем не стремится. Проще отпинать, ударить, отшвырнуть в сторону или просто незамечать этих омерзительных существ, нежели тратить на них свое время, силы и еду. Мумы всегда хотят жрать, сколько их не корми. Жрать, гадить и совершать нелепые попытки размножения. Воистину, отвратительные твари!
Несомненно, пребывание в звериной шкуре наложило свой отпечаток на их психику, добавило в характер нечеловеческих черт, сильно подкорректировало поведение далеко не в лучшую сторону, но так и не вытравило из памяти прошлую жизнь. Ту, в которой им больше не было места. Маленькие и беззащитные, они искали убежища хоть где-то. Мало кто из бывших родственников взял на себя обязанность ухаживать за жертвами кнута наместника. В основном новоявленного мума гнали со двора, не забывая поливать его ругательствами, а иногда и помоями, приговаривая, что сам виноват, раз так подставился. Милосердием и любовью к животным, которые не годились на ужин, жители славного города Неронга не отличались. Хотя в любых правилах встречались исключения. Ну, а те мумы, которые в ряды исключений не попали, рано или поздно находили шаткий приют на заднем дворе публичного дома, где уже успели обосноваться им подобные.
Ариландина, в чьем штате числилось несколько «вдов», мужья которых перестали быть людьми, позволила женщинам оставить свои вторые половины в их нынешнем виде при себе, а так же обязалась заботиться о пище и жилье для них. Ах, какая добрая, сердечная женщина, скажете вы? Может быть, может быть… но ко всему прочему женщина эта была еще и очень расчетливая. Она получала новых девочек для работы, а их мумы довольствовались объедками из бара, которые все равно некуда было девать, да старым сарайчиком с дырявой крышей. Но и это для них было благом. А жены? Что ж… поначалу они их навещали, да только прикасаться к грязным скулящим тварям все чаще брезговали. Потом они приходили, чтобы отчитать несчастных уродцев за свои неудачи, за ту жизнь, на которую их обрекла безответственность супругов и за все остальное, к чему эти создания не имели ни малейшего отношения. В конечном итоге, о мумах вообще забывали, и они продолжали коротать свои дни во дворе, путаясь под ногами у местных работников и надоедая всем своей бесконечной возней и попытками что-то сказать, которые больше походили на визгливо — рычащее кваканье. Естественно, никто не пытался их выслушать. Зачем? Достаточно того, что хозяйка от доброты душевной при «совсем небольшой» личной выгоде позволяет этим четырехлапым монстрам загаживать клочок ее частной территории.
Толстый «О» с садистской ухмылочкой припечатал древком очередную лохматую особь по спине. Мум хрипло взвыл, растянувшись на брюхе, затем медленно пополз, что-то обиженно бормоча. Но его преследователь не удовлетворился содеянным, он взмахнул метлой, ловко перевернув ее в воздухе, и поднял с земли облако пыли, осевшее на глаза жертвы.
