соедините-ка меня с вашим министром. Да не с отставным, господи боже мой, с действующим. А где он? Надеюсь, они охотятся друг на друга! Отбой.
Обрывки пуха с гусиного пера разлетелись по столу, стоило гневно махнуть рукой. Дежурившая Лайла тяжело закатила глаза и отложила тряпку, взявшись за веник. Я подарила ей извиняющийся взгляд и с силой протарабанила по цифрам, сверяясь с бумажкой.
— Это леди Макмиллан. Девушка, я требую принять у меня устное заявление о государственном преступлении. Нет, не госизмена, просто коррупция. Что значит не ваш профиль? А чей? Ах, СВБ? Ну так соедините меня с кем-нибудь из них. Что значит «все женаты»? Это тут совершенно ни при чем. Я звоню по поводу… А куда я попала? Тьфу, отбой.
«Отдел регулирования матримониальных и семейных дел», — пояснила я удивленной девочке, досадливо прикусив губу. Видимо, не тот номер записала, перепутав его с добавочным министерства внутренних дел. Номеров у меня порядочно, справочник для связи с дворцом был довольно пухлым, откуда я старательно копировала информацию на личный бумажный носитель, то есть в блокнот. Посовещавшись с Эдгаром и обсудив сложившуюся ситуацию, мы пришли к выводу, что звонить от своего имени я должна из замка, а не от постороннего мужчины.
Я летела домой на всех парах, едва сдерживаясь, чтобы не подпинывать медлительного Рона. Мальчишка устал от спонтанной тренировки и тащился медленнее груженного ослика, зато гордо отказался от предложенного сопровождения. Мое величество хотело было принять помощь, но подмигнувший лорд-медведь отправил нас в добрый путь одних и велел не беспокоиться, больше никто преследовать не посмеет. И правда, дорога будто учитывала мое нетерпение и совсем скоро вывела нас обратно к замку, где рассадник баловства совершал променад. Как они тут без меня?
— Па-а-а-аберегись! — над макушкой со свистом пролетела сосулька, еле успели присесть.
— Простите, Вашвеличства, — бросил на ходу Крис. — А вот я сейчас кому-то голову оторву, зараза!
— Сначала попец от земли оторви, — насмехалась Элиза, ловкой подсечкой сбивая пацана с ног. Крис рыбкой нырнул в сугроб.
Со ступеней поместья, вереща что-то невнятное, скатились Балда — Оливер — и его закадычный дружок Порток — Томас, явно улепетывая от нечто страшного. Хм, или разъяренного…
— Лучше бы вам не возвращаться, — в приоткрытой дверной створке мелькнула разозленная Николь, явив сжатый до бледности кулак.
Крылья носа мисс Паркер трепетали от бешенства, губы сжались в узкую полоску, а щеки покрывали гневные алые пятна. Один только взгляд был спокоен. Убийственно спокоен.
— Всё, пипец котенку, — со знанием дела резюмировала я, снимая лыжи. Их тут же подхватил Майкл, будучи дежурным по прогулочным делам, и утащил в замок.
— Ой, вы уже вернулись, — семилетняя Эмбер присела в легком книксене. Я потрепала девочку по голове и дозволила «послужить королеве» — понести за мной почти пустую котомку. Сзади раздались завистливые вздохи.
— Они же в курсе, что мне не нужны камеристки, а фрейлины больше не положены? — ради приличия спросила я у Николь, забравшей мою шубу.
— Не рушьте девочкам мечту, — строго ответила она, подавая взамен верхней одежды домашнюю шаль.
Для женщин в Парелике существуют два самых быстрых способа подняться по социальной лестнице: всем известное замужество, где мерилом успеха попеременно выступают родословная и финансы, или служение высокопоставленным особам. Да, простолюдинкам не пробиться в статс-дамы, но найти себе теплое местечко в богатом доме подле леди вполне возможно. А кто на ближайшие сто километров самая высокопоставленная краля? То-то и оно.
Есть и третий, долгий и сложный путь для одаренных — стать королевской магиней, поступив на службу Его величеству. Да, пиетет и трепетное отношение от джентльменов потеряешь, государственные колдуньи — не феечки из сказки, а вполне боеспособные дамы, но какая разница, если при тебе будут деньги, чин и выбор?
— А я вообще замуж не выйду, — как-то мечтала Лайла, протирая чистую посуду. — Получу аттестат, поступлю на госслужбу и уеду патрулировать заставы.
— Почему? — удивились мы с девочками, нарезая тыкву для пшенной каши.
— А зачем? — в ответ удивилась она. — Одних командировочных хватит, чтобы за три года скопить на дом в пригороде столицы, а тратить на заставах некуда, довольствие-то государственное, паек и форма за счет казны.
— А как же дети? Не след девице незамужней быть. Да и слухи кривые поползут, виданное ли дело — девке молодой в патрульном отряде жить? Сама знаешь, как такие зовутся.
— Ник, а какие не зовутся? — голос Лайлы наполнился циничной, но чуть горькой усмешкой. — Улыбнулась соседу? Курва. Тебе сосед улыбнулся? Точно курва. Не повезло стать «возлюбленной» очередного ловеласа, который тебе прохода не дает? Путана. Поехала на ярмарку в столицу без отца? Распутница. Делай, что хочешь, или не делай ничего — все равно окажешься портовой шлюхой.
— А я слышала, как девчонка из нашего села дома заперлась, — внезапно подтвердила Аннет. — Уж до чего не хотела рисковать, блюла себя, как святая, даже на улицу лишний раз погулять с подружками не ходила, лишь бы на парней не нарваться. И что?
— Что? — хором спросили девчонки, а я нутром почуяла грязный конец истории.
— Дядька родной ей под юбку залез, — похоронным голосом ответила она. — Через год понесла она, тока-тока у ней каждолунные пришли. А отпор как дать? Он ее за космы таскает, батька спросит — чего лупишь? А он ему — за непослушность, и взятки гладки, а она сказать боится. Потом уже вскрылось все, когда пузо перевешивать начало, она созналась. Терять больше нечего, думала, батька его похоронит: она ж де такой хорошей была, себя блюла, даже на сельские праздники не ходила.
— Похоронил?
— Ага, — хмыкнула Аннет. — Уродца родившегося похоронил, а дочь свою из дому выгнал за то, что шалашовка. Так-то оно бывает, девки, как ни крутись — виноватой будешь пока чрево в тебе.
Девочки замолчали. В глазах каждой мелькнула понятная грусть, видимо, вспоминали похожие истории, где ответственность за «честь» ложилась подчас на совсем юных девушек, как и вина за совершенное против них насилие. Действительно, пока возможность забеременеть в тебе — будешь виновата, даже если тебе двенадцать, а ему все тридцать.
— А говорить об этом стыдобственно, особенно при мужчинах. Странно, да? Они нас пузатят, а слышать об этом не хотят, особенно если силой обрюхатили.
— Подчас это разные люди, — с неохотой вставила я. — Пока проблема не касается человека лично, он будет ее избегать, требовать о ней молчать и не рушить его тонкую душевную организацию. А стыд — один из эффективнейших способов добровольно заткнуть человеку рот.
— А вот когда с их сестрами так поступят… —
