– Ваша загадочная «настройка» на людей при необходимости переноса тоже связана с этим… разделением? – продолжила я. Обдумывать все это было пока страшновато, поэтому я просто задавала вопросы.
– Она позволяет его избежать. Вернее, минимизировать. Клочки, привыкшие и прикипевшие к новому месту жительства, невозможно вернуть назад. А так получается… что-то вроде нитей, связывающих Одержимого с объектом переноса, свитых из себя, из него и из той сущности, которая проводит нас дорогами-между-мирами. Чтобы «завязать узелок», надо дотронуться, как для считывания информации с нейрочипа, а потом достаточно просто находиться рядом. Когда нити рвутся, это неприятно, но не больно и почти безопасно.
– А когда ты меня лечил?
– Тогда… да, пришлось. Но лечил, строго говоря, не я, а то самое, чего нам, как ты говоришь, следовало бы бояться. Оно, или она, как раз такое умеет – находить все лишнее и убирать его. Благодаря этому мы теоретически можем жить несколько дольше прочих людей.
– Теоретически? – ухватилась я за резанувшее слух слово.
– На практике Одержимые редко живут долго, я скорее исключение из правил, – он пожал плечами. – Двадцать, двадцать пять лет, иногда тридцать, не больше. По разным причинам. Большинство гибнет «в поле»: даже когда нет крупных войн, мелкие столкновения на границах и не только происходят постоянно. Да и освоение совсем новых миров не обходится без жертв. Остальных, напротив, губит мирная жизнь. Смерть близких людей, предательства, измены, все это… калечит. Всех, но Одержимые просто не умеют от этого защищаться и не умеют этого избегать, потому что не способны привязываться частично и своевременно отступать. Поэтому мы стараемся вообще избегать близких контактов, предпочитая одиночество, даже среди своих редко заводим друзей. Чаще всего из-за этого умирают более-менее молодые, обычно из тех, кто является Одержимым с детства и просто не понимает, что людей нужно сторониться. Нам пытаются это объяснять, пытаются воспитывать, пытаются придумать какую-то методику, чтобы смягчить эти удары, но за несколько веков достигнуть значимых результатов не удалось. На нас даже гипнотические техники не действуют, а простые разговоры… Какой ребенок беспрекословно слушается взрослых и верит на слово? – хмыкнул он.
– Но ведь бывают такие примеры… ну, кто живет долго. Почему нельзя воспользоваться их опытом? – осторожно спросила я.
– Все люди разные. Некоторым, например, комфортно в одиночестве, и они не тянутся к общению. А я, как ни парадоксально, до сих пор жив исключительно благодаря родителям. Именно тому факту, что они от меня отказались и я таким образом избежал этой потери. Согласись, принудительно отбирать детей у родителей – совершенно не выход. Есть специально обученные люди, проводящие беседы с теми, чьи дети рождаются или становятся Одержимыми. Без подробностей, но с объяснением некоторых особенностей психики… в общем, это большая сложная система, отлаженная веками. Не думаю, что тебе действительно нужно всем этим забивать голову.
– Пожалуй, – согласилась я. Тонкости воспитания детей с таким даром меня пока мало интересовали, а интересовал один вполне конкретный взрослый человек. – Получается, Одержимые совсем не заводят семей?
– Очень редко. В двадцать лет нам обычно не до этого, потом охоту отбивают смерти товарищей: когда понимаешь, что скоро тебя не станет, совестно брать на себя такую ответственность. Семейные в основном попадаются среди тех, кто стал Одержимым в более позднем возрасте. И то нечасто. Мало кому везет встретить женщину, подобную тебе, – такую же рассудительную и искреннюю, – хмыкнул мужчина, целуя меня в макушку.
– Какая грубая лесть, – задумчиво улыбнулась я.
– Суровая правда, – возразил он. Несколько секунд мы уютно помолчали, но потом я все равно упрямо вернулась к изначальной теме. Нужно было задать этот вопрос сейчас, чтобы больше никогда к нему не возвращаться.
– Игорь, а графиня? Ты… любил ее?
– Любил, – не стал отпираться он. – Мне тогда было двадцать с небольшим, я буквально только-только закончил училище, и до тех пор мне очень везло с девушками: попадались удивительно искренние, легкие и легкомысленные особы, отвечавшие тем же восторженным интересом, что питал я, и не ранили серьезно. Тогда как раз погибли ее родители, она была юна, походила на ангела и, как мне казалось, нуждалась в заботе и защите.
– Ты не заглядывал в нее так, как в меня, когда лечил? – осторожно предположила я, в ответ на что он устало усмехнулся.
– У меня даже мысли такой не возникло. Поначалу – потому что это казалось бесчестным, потом… когда мы любим, мы тоже одержимы. Особенно если при этом отсутствует жизненный опыт, люди вокруг кажутся приятными и честными, а слова учителей на этом фоне – пустым брюзжанием. Заглянул, когда она – как мне тогда показалось, без всяких к тому предпосылок – указала мне на дверь. Просто не поверил, что она говорит то, что думает. Решил, что чем-то ее обидел, – он нервно передернул плечами.
Воспоминания явно не относились к числу приятных, и мне было стыдно настаивать. Но, с другой стороны, все это походило на нарыв, который стоило наконец-то вскрыть, выпустить скопившийся гной, промыть и позволить ране зарубцеваться. И кажется, Игорь сам это понимал.
– Это, наверное, был один из самых жутких моментов в моей жизни, когда я обнаружил, что́ у этого ангела внутри, – после короткой паузы проговорил Одержимый. – Мне очень жалко, что тебе довелось с ней познакомиться, – тихо добавил он, погладив меня по макушке и прижав голову к своему плечу. Наверное, помял прическу, но мне совсем не хотелось об этом думать. Прическа сейчас значила меньше всего. – Она страшный человек. Действительно страшный. Не в том смысле, какой принято вкладывать в это слово – не так уж велики ее возможности по части вредительства и не так уж значительна ее власть, – но как антоним внутренней красоте.
– У тебя из-за нее осталось предубеждение к дворянкам? Неудивительно, – пробормотала я, стараясь прижаться к нему еще крепче. От услышанного стало холодно – не снаружи, внутри.
Тяжело пережить предательство, я это знала на собственном опыте, а уж вот так… Вспомнив болезненно отпечатавшиеся в памяти слова графини, а скорее, ее безразличие и интонации, и помножив результат на сложившееся представление о восприятии Одержимых, я остро пожалела о том, чему совсем недавно радовалась, – что появился Измайлов и я не успела если не ударить, то по крайней мере от души высказаться.
Но зато теперь я отлично понимала чувства самого Игоря, когда он грозился убить моего первого мужчину. Если бы мне хватило решимости, сама бы, наверное, поступила сейчас так же с этой женщиной.
– Получается, она до сих пор для тебя… что-то значит? – уточнила я через несколько секунд тишины. И ощутила, как при этой мысли шевельнулось в душе что-то темное и недоброе, вскоре опознанное мной как обыкновенная ревность.
– Вернуть утраченную часть души сложно, но ее можно… не знаю, как это назвать. Убить, ампутировать. Просто отказаться от ее существования. Этот человек как будто умирает – но только для тебя. Это больно, но гораздо лучше, чем оставаться привязанным к… подобному. Всего лишь еще одна потеря, – на вопрос Одержимый ответил спокойно, и это несколько меня приободрило, несмотря на жутковатую суть сказанного. – Не грусти, меня пока рано хоронить, – усмехнулся он, погладив меня ладонью по щеке. – Сейчас у меня есть ты, а все это – прошлое. Ведь есть же? – уточнил после короткой паузы, приподнимая мое лицо за подбородок. Неуверенно улыбнувшись, я в ответ коротко кивнула и поцеловала его.
Поцелуй получился долгий, чувственный, но при этом удивительно осторожный. Кажется, мы оба пытались выразить через него что-то, неподвластное словам, и очень хорошо сейчас понимали варов.
А потом в какой-то момент я оказалась сидящей на коленях Ветрова верхом, причем поручиться, что инициатором этой перемены был он, я бы не смогла. Кажется, мысль, что так будет удобнее, посетила обоих одновременно. Юбка бесстыдно задралась, собравшись на талии, но желания что-то исправить не возникло. Не смущали и руки мужчины, гладящие мои бедра и сжимающие ягодицы. Более того, я сама расстегнула на нем рубашку, и от прикосновений к его телу, к горячей гладкой коже, к жестким черным завиткам волос на груди испытала невероятное удовольствие и прилив такого желания, что на мгновение забыла, как дышать.
Игорь прервал поцелуй, хрипло рвано вздохнул, стиснув меня в объятьях. Обнимая его в ответ, я осторожно прихватила губами мочку уха, очертила языком…
– С огнем играешь, – тихо прошептал Одержимый. – Опять будешь говорить, что веду себя неприлично.
– Так это когда будет, – чувствуя очень непривычную и неожиданную уверенность, весело хмыкнула я. А потом вдруг, совершенно осмелев, тихо призналась: – Хочу тебя. Сейчас.
