– Позерство, – пробурчал Дед.
Белые розы.
Розовые эустомы того невероятного оттенка, который появляется только после воздействия. Золотая пыль на лепестках. Полузабытое ощущение сказки.
Распорядитель, встретивший гостей поклоном. И шелковые маски данью традиции. Зачем они нужны? Маски полупрозрачны, и рисунок на них меняется, то бабочки порхают, то…
Ткань вдруг становится зеркальной, и Анна видит себя.
А Глеб? Он тоже отражается?
– Ты красива, – повторяет он.
Да.
И нет.
И ложь, Анна знает, что ложь, но как же хочется в нее верить. Музыка. Она тоже доносится будто бы отовсюду, поддерживая иллюзию сказочного сада, который раскинулся в бальной зале.
Паркет.
Трава у колонн. И сами они вдруг превращаются в дерева с плотной тяжелой корой, которая Анне напоминает чешую. Перекрученные стволы устремляются ввысь, чтобы там, у самого потолка, выпустить змеевидные ветви. А те переплетаются друг с другом. И в ветвях вновь же сияют огни.
Звенят позолотой искусственные листья…
– А ничего размах, – Земляной поднял бокал с ближайшего подноса, понюхал и вернул. – У кого ж тут фантазия разыгралась?
Анна не знала.
И знать не хотела. Она… она вдруг словно потерялась в этом лесу, которого не существовало. Она не чувствовала отклика ни от деревьев, ни от травы, разве что цветы, пока еще живые, но запечатанные магией, готовы были отозваться, но… нет.
– Все хорошо? – Глеб был рядом.
И он не уйдет.
Не бросит.
– Все хорошо, – она отозвалась и улыбнулась, и зеркало его маски отразило улыбку Анны, исказив ее, превратив в мучительную гримасу.
– Ты устала?
– Нет.
– Потанцуем?
– Я не умею… то есть… нас учили, но это было так давно.
– Время не имеет значения, – протянутая рука. И белая перчатка. Приглашение, от которого следовало бы отказаться, потому что Анна прекрасно понимает, насколько плохо она танцует.
Курсы… да, танцу там уделяли внимание. Примерно такое же, как и правилам ведения домовых книг. Или чистке столового серебра. Умению рассаживать гостей… эта наука и тогда Анне не давалась.
…сказочные девы порхали над полом. Они гляделись настолько легкими, невесомыми даже… магия?
Их учили с юных лет.
Анна же…
– Просто поверь мне, – Глеб не собирался отступать.
– А трость?
– Трость вальсу не помеха.
Наверное.
И да.
И нет.
– Слушай музыку, – он держал крепко и в то же время мягко, а тьма, та самая, которой боялись люди, окружила Анну невидимым коконом, нашептывая, что верить можно. И нужно. И что нет Анне дела до остальных, быть не может. Что они?
Кто они?
Есть лишь она. И вот Глеб. И музыка. И еще светлячки, которые на тонких нитях спускались с потолка. Нити почти не видны, и кажется, что капли света просто парят в воздухе.
Анне надо успокоиться.
Расслабиться.
И поверить прежде всего самой себе. Тело ее помнит, прекрасно помнит. И оказывается, нет нужды считать про себя, молясь, чтобы не сбиться со счета. И оказывается, что в зеркале маски отражается не только Анна, но и сказочный мир вокруг. Мир, в котором не осталось никого, кроме нее и Глеба.
Разве возможно такое?
Или…
…возможно.
– Мне нравится смотреть на тебя. Даже в маске, – Глеб касается маски кончиками пальцев. – Тебе идут ромашки.
– Ромашки? А у тебя зеркало.
– Я не совсем уверен, что это именно ромашки. Может, что-то другое, но цветы. А зеркало – это полезно.
Он не позволяет Анне упасть. Он кружит, и голова Анны тоже кружится. И она готова поверить сказке, когда музыка вдруг смолкает.
– Устала? – Глеб не собирается отпускать ее.
Ни сейчас. Ни потом.
И дело даже не в нем, дело во тьме, которая привыкла к Анне. И в самой Анне, которая привыкла к его тьме. И в том, что им всем поодиночке не выжить.
Никак.
Это ли любовь?
Или… что-то другое? Куда как более важное?
– Немного, – теперь улыбаться легко, и зеркало это замечает. Оно запоминает отражение Анны, и удерживает его, будто играясь. Здесь все – большая игра.
– Идем, я тебя спрячу… и мне придется…
…отойти.
– Ненадолго, – обещает Глеб. И Анна видит за маской чувство вины, которое теперь не понятно. Она, в конце концов, не маленькая.
Не заблудится.
Постарается, во всяком случае, не заблудиться.
Глеб и вправду ее спрятал. Длинные плети искусственного плюща скрывали небольшую нишу, о существовании которой человек посторонний вряд ли догадался бы.
– Пить хочешь?
– Нет. Я хочу, чтобы ты не уходил.
– Тогда я останусь.
– А дело? – Анне непривычно капризничать, но все же хочется, невероятно хочется взять его за руку и потребовать, чтобы он не уходил.
Ни сейчас.
Ни потом.
Она ведь имеет право. И не желает оставаться одна. Ей страшно, в конце-то концов!
– Справятся.
Это ложь.
И зеркало рябит. Интересно, что за заклятье на нем поставили? Анна изучит маску. Как-нибудь потом, если им позволят оставить. А если нет… ведь можно просто взять, спрятать, скажем, в клатч. Как-то нехорошо графине красть карнавальные маски, но если очень хочется, то, быть может, можно?
– Нет, – она все же находит в себе силы отпустить его. – Не справятся. И ты это знаешь. И я знаю.
До чего бессмысленное благородство.
И Анна жалеет о нем тотчас.
– Иди.
Глеб отступает.
– Иди уже. Я… здесь тебя подожду.
Он все еще сомневается, и эти сомнения, что уж говорить, приятны. Но… он тоже знает, что такое долг. И понимает, что Алексашки не хватит на всех.
Сколько времени займет ожидание?
Она готова.
Она… потерпит. Анна ведь на самом деле прекрасно умеет две вещи: терпеть и ждать. А потому она просто посидит, разглядывая нити плюща. И просто представит, что на самом деле она не прячется, а играет. Как в детстве. И что из того, что сама Анна давно уже взрослая? Взрослые тоже любят играть.
К примеру, в прятки.
Она закрыла глаза.
И наверное, задремала, хотя спать на балу… и очнулась уже от холода: камень и шелк не самое лучшее сочетание. А еще рядом были люди.
Близко.
За стеной из плюща.
Вздох. И снова… и такой характерный, протяжный стон.
– Не спеши, – лихорадочный шепот, который кажется знакомым. И сердце обмирает. – Нас могут увидеть…
– Плевать.
Смешок.
И вновь вздох. Возня какая-то. И щеки Анны полыхают, а еще ей дико страшно, что кто-то из тех двоих, устроившихся рядом, вдруг поймет, что они не одни, что… получается, Анна подслушивает?
Подсматривает?
Она прижалась к стене, которая показалась ледяной, и поднесла к губам руки, подула. Пальцы, кажется, вовсе потеряли чувствительность. Сколько Анна здесь?
И куда подевался Глеб?
Женщина постанывала. Мужчина был молчалив. И Анна лишь надеялась, что страсть его не столь глубока и всеобъемлюща, чтобы эта пара задержалась надолго. В противном случае Анна рискует замерзнуть до смерти.
Уколола обида.
Глеб обещал вернуться, но… забыл? Нет, невозможно. Или возможно? Обряд обрядом, но для мужчин дела всегда были важнее женщин. Анне ли не знать? И с чего это она вдруг решила, что на сей раз все будет иначе?
Наивная.
– Спасибо, – это произнес мужчина, а женщина ответила:
– Пожалуйста.
И Анна узнала этот голос. Узнала и удивилась. Как возможно, чтобы она…
– Значит, договорились? В полночь я жду. И постарайтесь не опаздывать…
Анна сумела подняться, хотя все тело закоченело. Казалось, что Анну заморозили изнутри, и теперь ей приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы пошевелиться.
Кости скрипели.
Мышцы…
Но она должна была увидеть. Убедиться, что не ошиблась, что…
…мужчина ушел.
А женщина стояла, разглядывая собственные руки. Аккуратные руки, никогда не знавшие работы. И след от обручального кольца давно исчез, но женщина трогала безымянный палец, то ли об этом кольце вспоминая, то ли представляя новое.
