Он замолчал, и сгорбился, и обмяк болезненно и бессильно.
А я подобралась: если бы я примеривалась и выгадывала случай для отчаянного рывка — вот в такой момент я бы и попыталась!
— Как выбрался — сам не помню…
— Погоди, — усмехнувшись, перебил откровения Леона напарник. — Как выбрался — не суть. А как забрался? Орденская лаборатория — это не кухня и даже не кладовые, лучше нее только арсеналы защищены!
Вампир криво усмехнулся разбитыми губами (уже почти зажило, кстати, изрядно он все же отожрался!). Бросил язвительно:
— Ну а ты, пес, думаешь, что сирота до восемнадцати лет доживший, небесной благодатью питается? Голод, чай, не тетка, пирожка не поднесет!
Почтенный Никон неподалеку поперхнулся воздухом, а потом откашлялся и рявкнул:
— Да как у тебя язык поворачивается! Я тебя никогда не обижал!
— Но не больно-то и баловал! — в ответ ощерилась тварь.
И Илиан, поймав взгляд трактирщика, предупреждающе качнул головой: не надо, мол.
Почтенный Никон замолчал — только на всю улицу, наверное, слышно было возмущенное его сопение.
Ничего. Тем легче будет пережить, что родич его чудовищем оказался.
Поняв, что никто больше не думает его расспрашивать, вампир замолчал было — но несказанное жгло его не слабее магических пут, и он снова заговорил:
— Приятелям я тогда соврал, что никуда не ходил. Они-то посмеялись и домой ушли, а я в акрополе остался. Повертелся среди церберов там-сям, здесь подал, там перетаскал — тут послушал, там спросил… Так и узнал, что дальше меня ждет. Думал сперва, пойду к аргусу и сдамся. Всё как есть расскажу. Позора испугался. Решил сам руки на себя наложить, чтобы тварью стать не успеть. Ушел в лес, осину подходящую нашел… Всю ночь под ней просидел. Маялся: то в жар, то в холод кидало.
— Первая стадия обращения такая и есть, — кивнул Илиан. — Носители, попавшие с кровью твари в человеческую кровь, размножаются, стремясь как можно скорее достигнуть порогового значения — а тело человеческое им сопротивляется. Обратись ты и впрямь к Ордену — ему бы помогли. Была бы не гарантия, но надежда.
“...и уж всяко не допустили бы перерождения в чудовище”, — мысленно добавила я. — “ Ты же выбрал иное — кто ж тебе виноват, кроме тебя?”
Вампир сделал вид, что не услышал слов Илиана про шанс.
—...а к утру я понял, что не смогу. Что хочу жить. Я ж не зря в Лагосе прислуживал, да и накануне в акрополе выспрашивал: знал, что дальше будет, за столько лет-то. И про то, что когда человек сперва умирает, а после возвращается, переродившись, он поперву совсем себя не помнит, уже позже в разум возвращается, а первый голод — он самый лютый. Тогда и придумал: если вампир поперву всякого, кто рядом окажется заест — так и надо дело повернуть, чтобы после перерождения с ним рядом оказались те, кого и не жаль будет. Вернулся домой, собрал вещи, какие были, заначку из-под пола прихватил, и ушел. Приятелям снова соврал, на этот раз — что знакомый покойного отца позвал в обоз кашеваром, плату пообещал хорошую положить, вот и решил я, дескать, счастья попытать. Они и в орден по моей просьбе так передали.
Умный. Ко второму дню обращение уже могли бы заметить в акрополе — там и сторожевые чары на стенах, и артефакты в фундамент еще при основании заложены, и дежурное Око бдит… Это уже потом переродившаяся тварь становится невидима, пока не выйдет на охоту. И обо всем этом неоткуда знать юнцу, взятому в акрополь прислужником на черную работу. Он и не знал. А вот гляди ж ты — все равно не пошел. Умный. Осторожный и ушлый.
— На дороге от нас в Таларию, что через Мшистое ведет, тогда лихой люд пошаливал. Я повесил кошель на пояс так, что вроде бы и прикрыт был, а все равно — видно, песочку для весу подсыпал, да и пошел… Решил, что дурня, который в одиночку кошель напоказ таскает, точно не пропустят, и разбойников-то всяко не жалко… И искать их не будут. Вышло, как и задумал. Только когда он передо мной из кустов вылез, я только тогда понял: а что делать-то? Вот он, разбойник, а я еще не готов! Ну и словно боги надоумили: бухнулся в ноги, стал проситься, чтобы в ватагу к себе взяли…
Я, боюсь, аж глаза изумленно вытаращила: это каким-таким богам в Становье молятся, что они на эдакое способны надоумить?! И Плясунья в руке качнулась: треснуть бы ему промеж глаз, чтоб не богохульствовал! Но нельзя, аргус Эстон мне этого вовек не простит. По уговору между акрополями, пойманного вампира нужно будет доставить в Лагос, но две трети добычи с него — Кремоса.
— Кошель срезали, а там монет чуть, все больше песок да камешки плоские. Меня даже не били особо — так, бока для острастки намяли, и все. Я не сопротивлялся… Они тогда переглянулись, и свели меня к своему старшому, а там уж как он решит. Старшой покривился, плюнул, да и постановил: взять меня к себе, но сприглядом: как себя проявлю. Если будет от меня, заморыша толк — так и долю мне выделят… Думали, не вижу я, как они между собой переглядываются! Собирались, небось, дурачка попользовать, да и в расход пустить! А к ночи мне худо стало: не так слабо, видать, меня на дороге и поваляли… Той ночью я умер. А за мной и они все. Ни один не ушел… Так что добрым людям есть, за что сказать мне спасибо!
Вот только никто из молча стоявших кругом людей что-то не поспешил его благодарить.
Леон, племянник почтенного Никона, криво усмехнулся, сплюнул (я тщательно выжгла и этот его плевок), и продолжил:
— Так и жил: по дорогам ходил, разбойниками кормился. Бывало, что и кубышку их отыскать удавалось — не без того. От такой жизни очень уж быстро изнашиваешься: одежды-то мне на один оборот хватало, а содержать себя мне надо было в порядке, на оборванца-то кто клюнет? Но это уж после, как научился себя в руках держать и не всех сразу убивать…
— Что-то ты, приятель, привираешь, — без всякого уважения к благородству вампира хмыкнул Солнышко. — Это матерый вампир жрать может раз неделю-две, новорожденному куда как чаще кормиться нужно. Ну и где ж ты в ваших лесах столько разбойников нашел?
Тот, кто раньше был Леоном, ощерился, а напарник невозмутимо продолжил:
— Коряге ясно, что жрал ты всех, кого удавалось прихватить без свидетелей и без риска, благородный ты наш. Не понятно только — на кой ты сюда-то вернулся? Все ж таки здесь Лагос под боком, и всегда есть риск, что рано или поздно тебя раскроют…
Да так, в итоге, и вышло, как все видят.
Впрочем, вставлять эту ценную мысль в разговор я не стала.
А вампир улыбнулся — настолько неприятно, что мне снова захотелось пустить в ход Плясунью.
— Вернулся… Зимой по лесам шляется удивительно мало людей: разбойники в морозы, знаешь ли, пес, предпочитают сидеть в теплых избах по лавкам, пить и рассказывать своим бабам, каким тяжким трудом добыты ее сапожки да сережки! И хоть бывало и впрямь всякое, но я и впрямь охотиться предпочитал все больше на таких! Первую свою зиму вампиром я еле пережил: холода и бескормица могут доконать и таких, как я. И снова мне повезло: наткнулся в лесу на хутор… На нем зиму и продержался.
Меня начинало понемногу трясти: прилив сил, вызванный боем, давно ушел, а слушать эту тварь спокойно опыта мне явно не доставало. Но я всеми силами старалась держать себя в руках: ордену еще предстоит выяснить его маршрут, и пройтись по этим местам, выясняя, не осталось ли там новых тварей, и давая покойникам достойное погребение во избежание последствий. И сейчас, пока он разговорился, прерывать его не следует — всё, им сказанное, нам еще очень пригодится...
Но все равно. Сдерживаться становилось всё тяжелее.
— Решил, что больше так рисковать не хочу: в другой раз так может и не повезти. Но за время своих скитаний я понял, что люди, в большинстве своем, недолюбливают чужаков. Если ты чужой — тебя терпят, пока ты платишь деньги или приносишь пользу. Но если вдруг пропадешь без следа — всем будет плевать. Вот и решил этим воспользоваться: вернуться туда, где я буду свой.
