Этот хоть наконец выходит на связь.
— Жрица?.. — озадаченно повторяет он, и у меня внутри всё обрывается. Неужели и он не знает?!
— Ты можешь просто примчаться сюда вот прямо сейчас и посмотреть, нельзя ли ей помочь? — прошу я, чуть не хныча.
— Так-то по твоему описанию она скорее по части Укун-Тингир, — издалека заходит Умукх, и я высказываюсь как не всякий наёмник. У муданжских богов какой-то невменяемый загон про разделение обязанностей. Я ещё понимаю — со старшими богами, с ними не договоришься, и в положение они не войдут. Но между собой-то можно как-то по-божески! Тьфу.
— Она ничего не знает о речных девах. Умукх, пожалуйста!!!
— Ну… Хорошо, сейчас, предупрежу руководителя… — неуверенно говорит Умукх и отключается.
Я заскакиваю обратно в палату. Там без изменений. Камышинка чахнет, Чача убивается, Арай жмётся к стенке, не зная, чем помочь. Рабочий день у неё уже кончился, и я пытаюсь её отпустить, но она мотает головой.
— Что я скажу старушке и мальчикам? — шепчет она. — Может, их сюда позвать?
Мне не очень нравится идея набивать палату народом, тем более, что прочие члены семьи могут и не знать, что Камышинка — нелюдь, но с другой стороны, если она действительно сейчас умрёт, то хоть попрощается…
Пока я обдумываю эту дилемму, нас становится больше.
Посреди палаты возникает столб сиреневого пламени, и из него величественно вышагивает Ирлик. Впечатление несколько портит сочетание байкерской кожаной куртки на голое тело, широких шорт в пальмочку и брони из бус до пупа.
Почти в ту же секунду рядом конденсируется облачко, как будто нафыркали из распылителя, и сгущается в Укун-Тингир. Она при полном параде — шелка, серебро и морская пена.
И наконец к ужасу Арай из всех щелей вылезают полчища насекомых, проходятся подвижным ковром, огибая ноги людей и ножки мебели, и собираются в Умукха. Он в джинсах, сандалиях и футболке с узором из символов биологической опасности.
Все трое вцепляются взглядами в Камышинку и некоторое время молча гипнотизируют.
— Ты видишь её имя? — наконец спрашивает Умукх Ирлика.
— Не-а, — кривится тот. Размашисто шагнув вперёд, он наклоняется и обнюхивает речную дочь точно так же, как это делала хозяйка леса. Только на сей раз Камышинке всё равно. Она лежит неподвижно, повернув лицо к Чаче и только моргает время от времени. Ирлик разгибается. — Нет у неё настоящего имени. Она вообще не с Муданга.
— Инопланетянка? — выдыхаю я. — Но…
— Путешественница, — понимающе кивает Умукх. — В зияние, наверное, провалилась.
— Но она устроена, как вы или хозяева леса! — напоминаю я.
— Ну, значит, это… Как это называется, Умукх, ты мне говорил, вы придумали умное слово?
— Брониада, — с важным видом сообщает Умукх. — Это от слова «брхон», то есть, мы, боги, только с земным акцентом. Мы с исследовательской группой разработали терминологию. Теперь мы называемся броны, хозяева леса — бронианы, а все вместе — брониады. Она брониада.
— Но вы разве не эндемики муданжские? — подтормаживаю я. Как-то мысль, что космос может быть населён «брониадами», меня не посещала до сих пор.
— Вы, люди и всякие твари земного происхождения, расселились по разным планетам, а мы чем хуже? — резонно спрашивает Ирлик. — Я встречал на других планетах брониад. Ну или что-то очень похожее.
— Да! — подхватывает Умукх с энтузиазмом. — Никто не доказал, что мы возникли здесь!
— Я бы даже сказал, — задумчиво продолжает Ирлик, — если учесть, сколько на Муданге зияний, весьма вероятно, что мы откуда-то пришли.
— Так, — я стыкуюсь со своим мозгом. — Это всё чудесно. Теперь нам надо срочно понять, как её лечить. Может, в её собственном мире есть средства? Камышинка? Камышинка, вы меня слышите?
Она неохотно отводит взгляд от мужа. Взгляд усталый, больной. Богов она будто не замечает. Я повторяю свой вопрос.
— Нет, — бесцветно произносит она. — Мы всю жизнь готовимся произвести следующую жрицу. Когда её мужчина решает, что пора, жрица производит преемницу. Это надо делать в храме, но я не могу вернуться… Я закончила свой путь.
Чача всхлипывает и утыкается лицом в простыню у Камышинкиного плеча.
— Сделайте же что-нибудь! — шиплю я, глядя на Ирлика и Умукха. Укун-Тингир так и стоит в сторонке, безучастно осматривая палату и перебирая перепончатыми пальцами браслет.
— Красная рыба, — внезапно говорит она и кивает каким-то своим мыслям.
— Ты есть захотела? Сейчас? — возмущается Ирлик.
Она высокомерно хмыкает и исчезает в облачке брызг.
— Ладно, толку от неё, — ворчит Ирлик. — Ты это… Как неудобно без имени-то… К-Камышинка, ты знаешь, в каком месяце сюда попала?
Она вяло мотает головой.
— А в каком родилась? — схватываю я.
Она, кажется, не понимает вопроса, но Ирлик отмахивается.
— Путешественникам покровительствует тот бог, в чей месяц они попали на Муданг. Ну хоть летом или зимой, помнишь?
Камышинка не отвечает, а я вздыхаю.
— Она жила к югу от Имн-Билча. Там лето от зимы почти не отличается.
Ирлик досадливо сплёвывает дымящийся пепел. Умукх мнётся в ногах кровати, пожёвывая кончик одной из своих косичек.
— Я не умею лечить брониад, — сознаётся он. — Пока только людей. На Земле брониад больше нет.
— Больше? — не удерживаюсь я. У меня нет идей, что ещё сделать с Камышинкой.
— Раньше были, — уныло сообщает Умукх.
— И куда делись? — моргаю я, понимая, что шквал вопросов, которым меня сейчас накроет, неуместен при умирающей.
— Ушли, — кратко поясняет Умукх.
Я открываю рот, но Ирлик меня опережает.
— Она не с Земли. Я бы почуял, я там все их следы перенюхал.
Я открываю рот шире. Тут Камышинка заходится кашлем. Я кидаюсь сканировать её лёгкие — ну, имитацию лёгких. Там никаких изменений. Я в упор не понимаю, как может разрушаться организм, если в нём вообще ничего не меняется! Если только…
— Ребят, а вы не можете её силой накачать? — выпаливаю я.
Боги переглядываются и кривятся.
— Мы не знаем её месяц, — смущённо объясняет Умукх. — Вдруг она чужая…
— Да чей бы ни был месяц! — взрываюсь я. — Другие боги точно так же понятия не имеют о её существовании, как и вы!
Умукх умоляюще смотрит на Ирлика.
— Наверное, — признаёт тот и приподнимает руку, но ближе не подходит. — Я не хочу ещё двести лет сидеть под землёй.
— Я тебя выпилю, — обещаю я, но Ирлик всё ещё колеблется. Что ж у них за такое монументальное табу на манипуляции над чужими?
— Не надо, — быстро говорит Ирлику Умукх. — Ты и так… У тебя и так репутация… Я, если что, скажу, что меня гуйхалахом вынудили, как с флейтой. Может, пройдёт…
Ирлик скрипит зубами, но отступает. Настаёт черёд Умукха неловко поднимать руку.
Тут между мной и ним снова возникает облачко из пульверизатора и обращается Укун-Тингир, которая делает решительный шаг к Камышинке.
— Стой! — орёт Ирлик. — Ты что задумала?!
Та смеривает его презрительным взглядом.
— Моллюски, — говорит она и приподнимает в руках большую ракушку, видимо, наполненную водой.
— Кто моллюски?! — огрызается Ирлик. — Мы моллюски?!
— Ты вообще планария, — фыркает она и подходит к Камышинке. — Пей.
С этими словами она подносит к губам речной дочери свою ракушку и вливает её в рот всё содержимое до капли — там пол-литра помещалось, наверное.
— Что ты ей дала? — спрашивает Умукх с интересом.
— Моллюсков, — доходчиво поясняет Укун-Тингир. — Из Хинделин.
Я пытаюсь сообразить, чем так примечательны моллюски из Хинделин. Поскольку эта река протекает по самой чаще Великих лесов, её фауну практически не изучали. Раки там, помнится, очень вкусные, а вот моллюски…
Ирлик хлопает себя по лбу.
— Вспомнил! — выкрикивает он радостно. — Конечно! Моллюски из Хинделин! Ты умница!
— Вот, — удовлетворённо произносит Укун-Тингир, подняв вверх указательный палец, так что перепонка натягивается. — Ты мне обещал озеро подогреть зимой, если похвалишь.
