Днём поезда ходили раз в двадцать минут, вечером каждые десять. Я присела на скамейку и принялась ждать. Вокруг было людно. Приближалось окончание рабочего дня, платформа постепенно забивалась уставшими служащими. Поездами пользовались даже те, кто работал на красной ветке. Это, во-первых, быстрее, во-вторых, не все, кто трудится в элитных офисах, зарабатывают достаточно, чтобы содержать личный транспорт.
Бросалось в глаза, что здесь было много пожилых людей и лощёного молодняка. Старушки на меня смотрели с неодобрением -- на них я производила впечатление "ой фу, развратная девчонка". Молодняк мог пробежать заинтересованным взглядом, но неизменно приходил к выводу: "Фи, я всё равно лучше!". Парни сливались в однотипные пятна: сплошь в белых футболках и серых шортах, в чёрных очках, с большими сумками, напоминающими женские -- всё это великолепие по тону совпадало с тёмной платформой. Девчонки, наоборот, пестрили летними нарядами, ветер очень любил их волосы, от чего женские ручки постоянно убирали локоны набок.
-- Будьте внимательны! К первой платформе прибывает поезд! -- из динамиков зазвучал голос диктора.
Я поднялась со скамьи и подошла к яркой белой линии. Рассеянным взглядом осмотрела мыски чужих ботинок, которые приблизились к краю на такое же расстояние. И внезапно заметила очень даже красивую обувь. Заинтересованно подняла глаза, чтобы посмотреть на её обладателя.
В нескольких метрах от меня стоял Руперт Берлингер.
Его лицо не светилось на рекламных роликах, в последние несколько лет он не появлялся в ток-шоу, не давал телевизионных интервью, а его презентации не крутили по новостям. Лишь немногие знали его в лицо -- именно поэтому рядом с ним никогда не бывало толп фанатов.
Руперт Берлингер выглядел, как обычный госслужащий. Если специально не присматриваться, то и не заметишь, что он одет от ведущих дизайнеров Акамара. Этот сгорбившийся мужчина вообще не производил впечатления гендиректора. Его виски покрылись лёгкой сединой, тёмные короткие волосы были растрёпаны, пиджака не было, клетчатая рубашка мятой тряпкой заправлена в штаны.
Руперт Берлингер уткнулся в планшет и что-то увлечённо в нём печатал. Мужчина даже не заметил, как подошёл поезд. Он очнулся, только когда его стали толкать с разных сторон. Неровной походкой зайдя в вагон, он пристроился в углу и продолжил печатать.
Я с жадным любопытством разглядывала отца, гадая, что же он там строчит? Формальный разговор с партнёрами? Любовная переписка? Может, он придумал новую формулу для очередного артефакта?
Руперт Берлингер почувствовал на себе чужой взгляд и внезапно оторвался от планшета. Мы удивлённо уставились друг на друга.
-- Станция "Оранжевая"! -- оглушил нас диктор.
Отец поспешно подошёл к дверям, и, не глядя на меня, вышел.
Я успела заметить, что на планшете он раскладывал пасьянс.
Мне предстояло проехать ещё розовую, жёлтую и зелёную ветки -- это по билету. Голубую уже без билета. И только потом я смогу выйти на своей синей.
Мой район находился почти в самом конце города. После нас оставалась только фиолетовая ветка, однако, несмотря на крайнее положение, трущобами всё равно считалась синяя. Фиолетовый район был своего рода учебным городком. Целую ветку отвели под детские сады, школы, колледжи и институты. Когда-то планировалось, что все здания будут выстроены с точки зрения градации знаний. Но пока власти отстраивали муниципальные учреждения, арендодатели по-быстрому продали свободные места частникам. В итоге там получилась куча мала. Например, по одну сторону от моего колледжа располагался престижный Акамарский университет, а по другую -- ясли.
Поезд брынчал, вагоны тряслись, пассажиры, уставшие от повседневной суеты, уткнулись кто куда: в электронные книги, в смартфоны, в своё подсознание (уснули, бедняги). Были и те, кто предпочитал наслаждаться обществом друг друга даже в душном поезде.
У парня и девушки были часы с фирменным логотипом "Берлингер" -- изящная буква "Б", обведённая кругом. Часы-артефакты. Я присмотрелась к влюблённым внимательнее. Интересно, какие эмоции они себе купили? Счастье? Страсть?
-- Станция "Розовая"!
Освободилось сразу несколько сидячих мест. Убедившись, что никто не хочет их занять, я присела. Платформа была крытой -- от солнца пассажиров защищал светло-зелёный пластик. На нём из окна поезда была видна огромная надпись "ТЕПЕРЬ ПРЕДМЕТЫ ЛЮБЯТ ЗА ТЕБЯ". Ещё не успели стереть.
Если оранжевая ветка отводилась под элитное жильё, то в розовом квартале располагались дорогие бутики, рестораны, театр, теле- и радиостудия. Весь модельный бизнес был сосредоточен на этой ветке.
Мне доводилось тут гулять всего два раза. Один из них по чистой случайности -- контролёры высадили с поезда за безбилетный проезд, перебежать в другой вагон я не успела, и, пока ждала следующий рейс, решила прогуляться.
Человеку, который родился и вырос среди покосившихся от сырости домов, среди серых улиц и сгорбленных людей с бездонными глазами, тяжело воспринимать такие элитные кварталы. Вспоминая о розовой ветке, мне до сих пор кажется, будто меня измазали в меду, искупали в сладкой вате и окатили карамелью. От этих ощущений неумолимо тянуло мыться.
Когда мы приближались к жёлтой ветке, по вагону прошлись контролёры. Выпроводив безбилетников, удалились дальше. Увы, в течение поездки они проверяют пассажиров по нескольку раз. Перебегать придётся в любом случае.
Жёлтую ветку ещё называют мэрогеддон. Всё потому, что этот район отведен под чиновничьи нужды. Мэрия, департаменты, здание полиции, суд, тюрьма, военная поликлиника, даже жилой квартал -- всё здесь. За порядком на этой ветке следили строго. Никаких надписей от антиартефаков и в помине не было. А если кто и пытался влезть со своим граффити, то его быстро отправляли в тюрьму -- обычно на 15 суток.
Когда мы доехали до зелёной ветки, во мне зародилось привычное чувство стыда. Из вагона вышло большинство пассажиров. На зелёной ветке сосредоточено всё наше здравоохранение -- государственные, частные клиники, реабилитационные, стоматологические, пластические и другие центры.
Стоило дверям закрыться, в тамбуре появились лица контролёров. Я вздохнула, сняла туфли с пятисантиметровым каблуком, закинула сумку на плечо и побрела с потоком таких же безбилетников, как и я.
Осталось проехать лишь голубую ветку. На синей уже выходить.
Мне было стыдно.
Глава 4
Покосившийся аул -- так я мысленно называла свой дом. Одна его часть вросла в земельную стену, другая выглядывала на улицу. Перед входом даже был невысокий заборчик, краска на гниющих досках давным-давно потрескалась.
