— Что такое? — Сэм вынимает наушник и разворачивается на стуле.
— Тебя к телефону. — Вошедший Кайл обращается ко мне.
Наверное, пока не появились мобильники, студентам приходилось вечно откладывать четвертаки, чтобы звонить домой с телефона-автомата. Такие агрегаты висят в общежитиях на каждом этаже, их не снимают, несмотря на эпизодические ночные звонки разных шизиков. Иногда это старье оказывается полезным. В основном родители звонят, когда чадо на эсэмэски не отвечает, потому что аккумулятор сел. Или вот моя мама из тюрьмы.
Знакомая тяжесть черной телефонной трубки.
— Алло.
— Я просто тебя не узнаю. Ты в этой школе повредился умом. Зачем на крышу полез?
Вообще-то маме не положено звонить из тюрьмы на телефон-автомат. Но как-то она ухитряется Сначала звонит невестке, а Маура перенаправляет вызов мне или кому-нибудь еще. Адвокату. Филипу. Баррону. А потом оплачивает счет.
Разумеется, можно так и на мобильник звонить, но мама твердо верит, что все разговоры по мобильнику прослушивает некая злобная правительственная организация поэтому всегда использует телефон-автомат.
— Со мной все в порядке. Спасибо, что звонишь.
Снова вспоминаю, что утром приедет Филип. Вот бы он не явился, и все спустили бы на тормозах. Нереально, конечно.
— Спасибо, что звоню? Я же твоя мать! Я должна быть рядом! Как несправедливо, что приходится торчать здесь. Ты бы не разгуливал по крышам, если бы жил в нормальной семье, с матерью. Я предупреждала судью, что так и получится, если меня запрут. Ну не прямо так, конечно. Но все равно предупреждала.
Поговорить мама любит. Иногда так и мычишь все время, и ни одного слова вставить не удается. Сейчас особенно: она ведь далеко, не дотронется, не заставит плакать от отчаяния, только и может, что говорить.
Магия эмоций — очень сильная магия.
— Послушай, отправляйся домой с Филипом. Наконец-то будешь среди своих. В безопасности.
Среди своих. Среди мастеров. Но я-то не мастер. Единственный в семье. Закрываю трубку ладонью.
— Мне грозит опасность?
— Конечно же нет. Не мели чепухи. Я такое письмо чудесное получила от того графа. Хочет отправиться со мной в круиз, когда выйду. Как думаешь? Поехали с нами, скажу, что ты мой помощник.
Улыбаюсь. От матери иногда мороз по коже, а иногда она манипулирует людьми, но меня-то все равно любит.
— Ладно, мам.
— Правда? Милый, как замечательно. Такая несправедливость с этой тюрьмой. Как они могли отнять меня у детей, я ведь им сейчас нужна как никогда. Недавно говорила с адвокатами — обещали все исправить. Написал бы письмо, вдруг поможет.
Не буду я ничего писать.
— Пора, мам. Занятия вечерние начинаются. Мне нельзя сейчас разговаривать.
— Хочешь, поговорю с вашим комендантом. Как его зовут? Валери?
— Валерио.
— Только дай ему трубку. Я все объясню. Уверена, он поймет.
— Мне правда пора. Уроков кучу задали.
Смеется. Слышу, как на том конце щелкает зажигалка, как она глубоко затягивается, как тлеет сигарета.
— Да что с тобой? Со школой же покончено.
— Будет покончено, если не сделаю уроки.
— Милый, ты всегда все воспринимаешь слишком серьезно. В этом твоя проблема. Мой самый младшенький…
Прямо вижу, как она прислонилась к крашеной стенке тюремного коридора и разглагольствует, размахивая руками.
— Пока, мам.
— Держись братьев. С ними ты в безопасности.
— Пока, мам, — повторяю я и кладу трубку. В груди что-то сдавило.
Так и стою у телефона, пока не раздается звонок и из классов не выбегают ученики.
На полосатом диване устроились двое футболистов-одиннадцатиклассников — Рауль Пэтак и Джереми Флетчер-Фиске, машут мне. Киваю в ответ. Покупаю в автомате большой стакан кофе и высыпаю туда пакетик с «горячим шоколадом». Вообще-то автоматы здесь для учителей, по мы постоянно пьем кофе, и всем наплевать. Сажусь на диван. Джереми корчит рожу:
— Гигишники наслали порчу?
— Ага, мамочка твоя.
Я даже не особо злюсь. ГИГИ — это сокращение, какой-то длинный медицинский термин, «мастер» просто-напросто. Отсюда и гигишники.
Да брось. Есть предложение. Сведи меня с кем — нибудь: надо поработать над девчонкой, хочу затащить ее в постель. После выпускного. Я заплачу.
— Не знаю никого.
— Врешь.
Он смотрит на меня, не отводя глаз, пренебрежительно, словно удивляется, что еще приходится эдакое ничтожество уламывать. Когда Флетчер-Фиске просит помочь, такие, как я, должны прыгать от радости. Мы же для этого только и нужны.
— Она обещала снять все амулеты, явно сама не прочь развлечься.
Сколько, интересно знать, он готов отстегнуть? Нет уж, явно маловато будет, чтобы нарываться на неприятности.
— Извини, ничем не могу помочь.
Рауль достает из внутреннего кармана куртки конверт и сует мне.
— Слушайте, не буду я. Говорю же: не могу, и все тут.
— Да нет. Я тут видел мышь. Уверен на все сто, она бежала к мышеловке, ну той, с клеем. Пятьдесят баксов на клей. Сегодня попадется.
Он ухмыляется и чиркает пальцем по горлу.
Джереми недоволен. Думал еще меня потрясти, но разговор уже ушел от темы.
Запихиваю конверт в карман. Надо бы реагировать поспокойнее.
— Надеюсь, нет. Очень уж полезная для бизнеса мышь. Пусть еще побегает.
Вечером напомню Сэму записать эту ставку. Пусть тренируется.
— Ага. Тебе лишь бы денежки наши прикарманить, — улыбается Рауль.
Пожимаю плечами. А что тут скажешь?
— Спорим: отгрызет себе лапку и слиняет. Она настоящий боец, — встревает Джереми.
— Так и поставь, — откликается Рауль. — Ну что?
— Денег не взял.
И Джереми нарочито клоунским жестом выворачивает карманы штанов.
— А я одолжу, — смеется его приятель.
Не мокко, а кипяток какой-то. Как же противно с ними разговаривать!
— Если будешь ставить — Сэм примет.
Футболисты разом замолкают и начинают пялиться на моего соседа. Тот сидит напротив и что-то вычерчивает на миллиметровке. За тем же столом размахивает сжатым кулаком Джилл Пирсон-Уайт, кидает какие-то странные игральные кости.
— Ты ему наши деньги доверишь? — интересуется Рауль.
— Я доверяю ему, а вы — мне.
— Доверяем? Прошлой ночью ты тут просто какой-то «Полет над гнездом кукушки» устроил. — Девчонка Джереми изучает драматургию, вот он и нахватался названий фильмов. — А теперь уезжаешь?
Как я устал! Хотя поспал же днем и кофе выпил. Все без толку. Еще и объясняй всем подряд про хождение во сне. И никто не верит.
— Это мое личное дело.
Постукиваю по краешку торчащего из карма-па конверта:
