стонет женщина. — Ты только потрогай её, потрогай, говорю тебе! Это не шутки!
— Всё равно! — упорствует мужской. — Без приказа я и пальцем не пошевелю, и тебе запрещаю!
— Господина нет! Кто тебе прикажет?
— Подождём, когда вернётся.
— А если будет слишком поздно?
— Значит, такова воля Драконьего бога.
Голоса стихают, а меня снова утягивает в ледяную прорубь. Зубы отбивают дробь, тело трясёт в ознобе. Слышу шуршание и мерзкий писк рядом с головой. А может, мне это лишь кажется.
Постепенно холод уходит, ему на смену приходит тепло и безразличие. Мне снится, что я лежу на спине на дне лодки, усыпанной цветами, и уплываю вдаль по извилистой тихой реке, туда, где, если верить легенде, на высокой горе стоит храм Драконьего Бога.
И больше нет ни холода, ни печали, ни горя, ни радости. Мягкий белый туман обволакивает, ласкает, дарит спокойствие. Сладко пахнет цветами. Совсем скоро я встречусь со старым лордом. И всё закончится…
Вздрагиваю, словно от падения. Взмахиваю руками. Мне снова холодно. И больно, и трудно вздохнуть. Меня сжимает и потряхивает.
Утыкаюсь носом во что-то твёрдое. Вдыхаю терпкий аромат чёрного перца и кедра, нагретого солнцем. Смутно знакомый запах. Запах детства, надёжности и спокойствия.
— Даже не думай, — низкий мужской голос с хрипотцей где-то на границе сознания. — Не думай, что можешь взять и уйти. Не уйдёшь, пока я не отпущу. А если уйдёшь — найду и верну обратно, где бы ни спряталась, хоть у самого Драконьего Бога, — утробное звериное рычание сменяется поглаживанием горячей рукой по влажным волосам. — Моя.
Не понимаю, кто я, что я, где я. Мечусь в бреду, когда о зубы ударяется что-то твёрдое, похожее на хрусталь.
— Пей! — приказ, которого не могу ослушаться.
С усилием делаю глоток. Язык обволакивает горячей вязкой жидкостью, а сразу после я проваливаюсь в манящую тьму.
Райгон.
Вместе с раскатами грома приземлился на крыше Драконьего утёса. Раздражённо одёрнул плащ, оглянулся на низкое небо, где в серых клубящихся тучах вспыхивали, одна за другой, жёлтые молнии.
Бледная луна быстро спряталась в облаках.
— Господин генерал! — очередная вспышка выхватила из темноты трясущегося от страха дворецкого.
Я хищно прищуриваюсь: что он здесь делает? Следит за мной?
— Господин генерал, там… — машет рукой, болван, суетливо переминается с ноги на ногу, оглядывается по сторонам, опасаясь удара молнии, — там…
Чувствую его страх. Подобострастный, заискивающий, противно-липкий. Невкусно.
— Быстрее, — цежу сквозь зубы, возвышаясь над слугой, недовольный тем, что вынужден ждать на ветру.
— Госпожа Аурэлия…
— Что с ней? — опасно прищуриваюсь.
— Кажется, ей нужен лекарь, я распоряжусь, если вы позволите…
Не слушаю его. Иду напролом, рискуя снести его со своего пути.
Жакар в последнюю секунду успевает шарахнуться в сторону.
Что-то лопочет мне вслед извиняющимся тоном. Не слушаю.
Через две перепрыгиваю ступени вниз, ведущие из самой высокой точки замка в самую нижнюю. Распахиваю железную дверь. В несколько шагов прохожу длинный коридор.
Замираю напротив знакомой камеры, где самолично оставил утром упрямую человечку абсолютно здоровой. И что вижу теперь? Полудохлую куклу на куче грязной соломы.
Проклятье.
— Аурэлия! — рычу угрожающе, поворачивая ключ в замке. — Это я! Пришёл, чтобы посадить тебя на цепь!
Никакой реакции. Похоже, и впрямь дело плохо.
Опускаюсь рядом с ней на колени, касаюсь плеча, убираю в стороны упавшие на её лицо волосы. Твою ж мать: отдёргиваю руку. Горячая, как сердце дракона!
Подхватываю её на руки. Кажется, она не весит ничего.
У входа в подземелье мнётся дворецкий:
— Пошли за лекарем! — рявкаю на него, и добавляю, когда он не слишком торопится. — Живо!
— Да, господин генерал, как прикажете, господин генерал, — частит и припускает вверх по лестнице.
Иду следом, прижимая к себе почти невесомое тело человечки.
Пытаюсь хоть как-то согреть её и не думать о том, как внутри расползается незнакомое мерзкое чувство. Страх.
Ни в одном, даже самом лютом пекле сражения я не чувствовал того, что сейчас.
Оно не утихает. Неумолимо растёт, подобно опасной заразе. Страх.
Невозможно чувствовать его, ощущать. Немыслимо.
Проще отдаться другому, более понятному.
Злость. Злость на неё, ту, что посмела сломать все планы. Опять.
Редкие слуги отскакивают прочь, и вжимаются в серые каменные стены. Свет факелов едва ли справляется с освещением мрачного коридора, но мне это и не нужно. Я знаю замок, как свои пять пальцев. И любую дверь найду с закрытыми глазами. Особенно — эту.
Надо успокоиться. Остыть. Убедить дракона внутри, что это мы контролируем ситуацию. Мы! А не она.
— Даже не думай, — рычу себе под нос, усмиряя внутреннего зверя. — Не думай, что можешь взять и уйти. Не уйдёшь, пока я не отпущу. А если уйдёшь — найду и верну обратно, где бы ни спряталась, хоть у самого Драконьего Бога.
Бесит! Бесит и злит, что человечка вдруг вздумала, что может что-то решать. Вот, как сейчас, взять и умереть. Убираю с её лица волосы.
— Моя, — рычу с ненавистью, глядя на её закрытые веки.
Распахиваю ногой дверь её спальни. Начищенные сапоги тонут в мягком ковре.
Осторожно опускаю её на кровать.
Зажигаю светильник, чей тусклый свет выхватывает из сумрака осунувшиеся щёки человечки. Лицо будто бледный пергамент.
Смотрю за окно, где разыгралась настоящая буря. Нечего и думать, что лекарь доберётся к нам прежде, чем она утихнет. Раньше утра нечего и ждать, и это в лучшем случае.
Скрестив руки на груди, смотрю на человечку, чьё дыхание слабеет. Дракон внутри острее чувствует приближающуюся смерть, но я и сам её вижу.
— Свобода так близко, Аурэлия, стоит только руку протянуть, — усмехаюсь устало. — Ты и правда думала, что получишь её, м? Не в этот раз.
Разминаю шею, закрываю глаза, отпускаю дракона, позволяя частичную трансформацию.
Острый, как бритва, драконий коготь, словно масло, режет запястье.
Равнодушно смотрю на выступившую полоску бордовой крови, на то, как она тонкой струйкой льётся в хрустальный бокал, стоящий рядом на столике.
Драконья кровь — мощнейший регенератор, способный исцелять и возвращать с изнанки жизни в самых безнадёжных случаях. Мало кто из драконов готов делиться ею добровольно в мире, где человеческая жизнь не стоит ничего.
Но с этой человечкой у меня свои счёты.
Перематываю запястье. Подношу прохладный гладкий хрусталь к её сухим потрескавшимся губам.
— Пей.
Аурэлия.
Пробуждение выходит резким. Я просто открываю глаза и поначалу не понимаю, что случилось.
Я в своей комнате, на мягкой кровати. Пушистый персиковый ковёр на полу и кремовые стены с рисунком из нежных розочек заливает жёлто-красный свет закатного солнца. В его лучах, падающих из приоткрытого окна, танцуют пылинки.
На мгновение мне
