Эшли Дьюал - У истоков Броукри (СИ)

— Хельга, — делаю шаг вперед. Женщина переводит на меня невидящий взгляд. — Вы знакомы с семьей де Веро? Знаете Эдварда и Сьюзен?

Уголки ее тонких губ дергаются. Она не может скрыть этой эмоции. Она нервничает, потому что что-то скрывает. Теперь я точно знаю. Но как добиться от нее признания?

— Вы не пишете статью, — Хельга говорит с уверенностью, не спрашивает. — Уходите.

— Расскажите мне, умоляю, — я подхожу к ней ближе, несмотря на протесты Эриха за спиной. — Прошу вас, это крайне важно. От этой информации зависит жизнь человека.

Конечно, я не уверена в этом, но такая ложь может повлиять на нее. Возможно, мне удастся вызвать в ней сочувствие, пробудить совесть. Хельга устало вздыхает, и в этом вздохе годы печали и горя. Если бы ее глаза могли плакать, она бы заплакала. Я чувствую, как невыносимо ей, слышу, как часто она дышит. Тонкая бледная рука женщины касается крошечной золотой цепочки на шее, нежно поглаживая ее. Я приглядываюсь и вижу на серебряном медальоне надпись — «Катарина». Меня передергивает. О, Господи. Катарина!

Едва сдерживаюсь от восклицания, когда Хельга заговаривает:

— Сьюзен — моя родная сестра. Клайв, мой супруг, ненавидел своего отца и никогда не оставил бы его фамилию, потому и взял мою. Так я осталась Хельгой Штольц, а она, безупречная Сью, стала Сьюзен де Веро, женой магната Верхнего Эдема.

Мои легкие отказываются работать. Я стою на месте, будто приросла к нему, не в состоянии сдвинуться хоть на шаг. Мозг протестует против этой информации. Хельга моя тетя? О, Боже мой. Быть не может!

— Вы жили раньше за стеной, — говорю я ровным голосом, и сама удивляюсь — как это я так смогла? — Вы были одной из них. Но вас подставили. Хельга, почему вас заперли в больнице Нижнего Эдема?

Женщина грациозно пожимает покатыми плечами, и я вижу в этом движении свою мать. Точь-в-точь.

— Потому что я видела слишком многое, — шепчет она, и, кажется, от печали ее голос сереет, тускнеет, теряет былую силу. — Мои глаза видели, как Крис и Демми схватили под руки мою дочь и поволокли вон из дома. Да. И это было последнее, что я видела в своей жизни. Дальше — пустота и тьма. Моя родная сестра закрыла меня здесь, Саманта. А мои собственные друзья отняли у меня и дочь, и мужа. Я ослепла, но задолго до пожара. Я не видела, что пригрела на своей груди клубок змей.

— Но как Сьюзен могла так с вами поступить? Вы ведь сестры… — мой голос дрожит, и краем глаза я вижу, как Эрих пытается подойти ко мне, чтобы утешить, но я поднимаю руку и отмахиваюсь от него. Главное сейчас — Хельга и ее рассказ. Меня всю раздирает от ужаса и в то же время нетерпения услышать горькую правду о семье. И она продолжает, однако теперь ее голос уже не так ровен, как раньше. Этот разговор задевает ее за живое.

Он убивает ее изнутри.

— Ее дочь болела, — поясняет она, и для меня все стает на свои места, — а…, а моя была здорова. И она отняла мою Катарину. — Не помню, как дышать. Закрываю пальцами рот и не могу не заплакать. Горькая правда лучше сладкой лжи? Нет, не лучше.

Правда умеет убивать.

Хельга судорожно дышит, хватаясь за сердце, за медальон на груди. Мне становится так плохо, что я не могу смотреть на нее. Бедная Хельга, у которой отняли самое дорогое, просидела долгие годы взаперти за то, чего не совершала. Ее собственная сестра разбила ей сердце, забрала душу.

— Прошу вас, уходите, — тихо шепчет Хельга, задыхаясь от рыданий, хотя слез не видно. — Убирайтесь. Я больше не хочу говорить об этом.

— Я…, я не хотела обидеть вас, простите.

— Просто уйдите! — она повышает голос, но он срывается, и женщина, обхватив себя руками, принимается покачиваться из стороны в сторону, завывая, словно раненый зверь. По моим щекам, не прекращая, бегут слезы. Я лихо вырываюсь из палаты под ее вой. Он сливается с криком о помощи больных. Все в эту секунду смешивается и сваливается на мои плечи, будто целая вселенная. Едва не спотыкаюсь о собственные ноги, когда несусь к выходу. Дышу так громко, что легким становится больно, но я не обращаю внимания.

Бегу, не оглядываясь.

— Боже, — пальцами хватаюсь за губы. Мне трудно держать себя в руках. Меня так и манит ледяной кафель, затем грязный асфальт. Я хочу упасть и не двигаться, сделать вид, что ничего не слышала, что ничего не поняла.

Но это невозможно.

Демми или Демитрий Бофорт — шериф Верхнего Эдема — украл Катарину Штольц, поджог поместье, а Крис или Кристофер Обервилль — доктор — вырезал ее сердце, а затем пересадил мне. Бофорт замолчал, иногда откровенничая под крепкий виски, а Обервилля пришлось заставить замолчать, и мой отец отправил его в клинику для умалишенных. Все сходится. Абсолютно все! Клайв Штольц умер при пожаре, а его жену изгнали, уверенные в том, что никто не кинется ее спасать, ведь единственный родственник, который смог бы помочь женщине, сам же там ее и запер!

Голова кружится. Мне нечем дышать.

Я несусь по улице, ничего не видя перед глазами.

Но почему Катарина? Почему именно она? Гены? Лучший донор? Почему у Сьюзен де Веро не хватило силы и смелости остановить это? Почему она позволила отцу загубить жизнь ее родной сестры! Как она могла? Как она живет с этим?

Я не понимаю, как оказываюсь на площади Броукри, а затем на том самом утесе, где всегда могу побыть одна; где никогда никого нет.

А как мама смотрит на меня? О да, теперь я понимаю, как ей трудно каждый день встречаться со мной в коридорах дома. Как ей тягостно со мной разговаривать. Возможно, она не хотела, чтобы так случилось. Может, она просто не сумела противостоять Эдварду де Веро. Она угодила в ловушку беззаботной жизни. Была так счастлива, что не заметила монстра, пригретого под крылом.

Однако отец спас меня, рискнув всем, что у него было. И в то же время он ведь убил ребенка…, убил дочь маминой сестры. Это нельзя простить, но можно понять. Наверное.

Меня знобит.

Я останавливаюсь на краю утеса и скидываю с плеч дырявую накидку. Смотрю куда-то вдаль, за горизонт и дышу так часто, что скоро, наверняка, задохнусь.

Я не могу поверить во все это. Это будто происходит не со мной.

В моей груди бьется сердце сестры.

Они выкрали ее и держали в той самой детской комнате. Возможно, мама приходила к ней, возможно, успокаивала, говорила, что все в порядке. А потом туда ворвались люди в белых масках, халатах, вытащили ее и опять солгали. Сказали, будет не больно. Один укол — и все! Так и произошло. Катарина Штольц больше не открыла своих прелестных глаз. Они вкололи ей снотворное, а затем девочка просто умерла.

— Адора! — слышу я за спиной сбивчивый голос Эриха. Наверно, парень бежал.