— Итак, сударыня… потрудитесь объяснить нам, что все это значит.
Амели лишь пыталась сглотнуть ком в горле. Во рту мгновенно пересохло, язык прилип к нёбу. Она мяла и мяла бархат потными ладонями, не понимая, как все это объяснить. Мать молчала. Лишь внимательно смотрела, напряженно выпрямившись. И ждала. А отец терял терпение на глазах:
— Я жду объяснений немедля. Ночью. Одна. Что все это значит, сударыня?
Он шумно сопел и не сводил с Амели напряженного взгляда. Она, наконец, подняла голову:
— Я вернулась домой, отец.
Слова едва сорвались с пересохших губ. Амели понимала, как немыслимо все это звучало, но выхода просто не было.
— Так…
Отец зашагал вперед-назад перед окнами, наконец, остановился и принялся закрывать расписные ставни, будто боялся, что с улицы подсмотрят или подслушают. Наконец, повернулся, с вызовом посмотрел на мать:
— Каково, госпожа Брикар? Ваша дочь!
Мать лишь смиренно кивнула:
— И ваша, мой дорогой.
Отец вновь вздохнул, уставился на Амели:
— И как долго вы намерены гостить в родительском доме, дочь моя?
Амели едва не рыдала. Лишь стиснула зубы, до боли сжала кулаки. Любой ответ представлялся сейчас нелепым. Но она даже вообразить не могла, что отец ее погонит. Но тот, казалось, лишь распалялся:
— Какую пьесу ты выдумала на этот раз, Амели? Чтобы удар теперь наверняка хватил твою бедную мать? Или меня? Или нас обоих?
Она лишь мотала головой:
— Нет, отец. Я полагала… — Амели замолчала, опустила голову. Она не знала, что говорить. Все казалось непомерно глупым.
— Где твой муж? Почему ты разгуливаешь одна по ночам?
— Я вернулась домой.
Отец нервно расхохотался:
— Ну, уж нет, сударыня! Мы сыты вашими шутками! По самую глотку! — Он красноречиво ударил ребром ладони по горлу. Подошел к створчатому комоду, достал маленькую серебряную рюмку с филигранью и графинчик сливовой наливки. Осушил две рюмки подряд. — Ты сама выбирала себе мужа, Амели. Так что теперь изволь. Я теперь всего лишь отец, всегда второй. Я не имею права принимать тебя вот так… странно, без позволения мужа.
Амели порывисто подняла голову:
— Я выбирала? Я?
— Довольно! Довольно! Мы с матерью простили твой побег. Приняли твой выбор. Но не для того, чтобы ты позорила нас перед людьми. Где это видано! Я бы отправил тебя к мужу прямо сейчас, но уже отпустил слуг. Но утром ты сразу же отправишься обратно!
Амели сидела, задеревенев. Гнев отца не трогал так, как, казалось бы, незначительные слова. Побег? Как такое может быть? Она открыто взглянула в раскрасневшееся лицо отца:
— Какой побег, отец? О чем вы? Ведь вы с матушкой все видели.
Тот лишь поджал губы, но мать мягко тронула Амели за руку:
— Мы все знаем. Нам все рассказали, как и следовало. И мы даже не сердимся. Даже наоборот…
Амели нервно выдернула руку:
— Что вам могли рассказать?
Мать поджала губы:
— Хватит, Амели. Уж не знаю, где вы свиделись, как ты решилась на такой невероятный обман… но дело молодое. Муж твой — мужчина видный. Как женщина, я тебя очень понимаю. И одобряю. А уж за то, как дела наши поправились, так мы руки ему должны целовать. Нам сложно было принять, особенно после твоей лжи. Но мы постарались тебя по-родительски поддержать. А теперь изволь вести себя достойно.
Амели отшатнулась:
— Матушка…
Та лишь кивнула и погладила по голове, как когда-то в детстве:
— Ты замужняя женщина, девочка моя. И все ссоры промеж мужа и жены в семье и должны решаться. Это ж совсем не дело — к отцу с матерью бежать. Детство кончилось, милая.
С каждым словом Амели лишь деревенела, будто покрывалась инеем. Не того она ждала. Знала бы матушка всю правду — иначе бы говорила. Но разве возможно такую правду рассказать?
Мать поцеловала ее в висок:
— Понина постелет тебе в комнате Сесиль. Переночуешь. А поутру все другим покажется. И обида отойдет, что бы ни случилось.
Вокруг будто звенела пустота. Виски сдавило. В ночь ее не выгонят, а завтра… Амели сцепила зубы: что бы ни случилось, сам демон Казар не выставит ее из этого дома. Впереди целая ночь, чтобы поразмыслить. Кто знает, может, завтра найдутся иные слова.
Глава 47
Комната казалась чужой. Совсем чужой. Прежняя комната Амели, которая теперь принадлежала Сесиль. Бледные обои остались, но пространство наполнилось кучей новых вещей, новым запахом. Даже кровать передвинули, сменили полог, а на месте старого треснувшего грушевого шкафа стоял пузатый лакированный комод с замысловатой резьбой. Терся боком о новый гардероб, украшенный лентами и золоченым галуном.
Амели позволила тощей Понине снять платье и расшнуровать корсет, и выставила служанку за дверь. Как же она хотела увидеть Фелис с ее красными, почти мужичьими ручищами. С наглыми глазами. Но в доме теперь все было иначе. Чужой дом. Амели проверила питьевую воду в графине с серебряной крышкой и закрыла дверь на хлипкую задвижку. Отец никогда не разрешал запираться. Никогда. Но отец теперь не указ. Он сам так сказал.
Амели поежилась, зябко потирая себя руками. Несмотря на дневную жару, вечером было прохладно, камни еще не прогрелись. Она накинула на плечи вязаную шаль, которую нашла в кресле, подошла к окну. Отворила створку, пузырящуюся ромбами дутого стекла, и выглянула на улицу. Хотя бы за окном все осталось неизменным. Узкая черная улочка, тусклые окна дома напротив, щипцы городских крыш, фигурные флюгеры, казавшиеся сизыми на фоне звездного неба. Вот теперь можно было вообразить, что все оказалось просто сном. А завтра спозаранку явится Эн, и они пойдут на реку, смотреть, как снова кого-то вытаскивают из воды.
С улицы задувало. Ветер рассвирепел и даже швырял в лицо мелкий мусор с соседней крыши. Амели затворила окно, села на кровать и обхватила себя руками, глядя на пляску пламени одинокой свечи на консоли у кровати. На каминной полке стоял серебряный канделябр с новыми свечами, но их никто и не думал зажигать. Видимо, привычка экономить. Здесь всегда было темно вечерами. Порой приходилось просиживать и вовсе без света. Свечи строго учитывались матерью, и на неделю выдавался лишь дюймовый огарок. Если Амели сжигала его в первый же вечер, всю неделю оставалась без свечи.
Она отвыкла. В проклятом замке ее мужа не жалели света, не заботились о свечах. Кажется, они горели днем и ночью, не чадя и не сгорая. Стоило лишь привычно щелкнуть пальцами, чтобы они разгорелись. И щелкнуть вновь, чтобы погасли. Амели усмехнулась и повторила знакомый жест, встряхивая тишину упругим звуком. Его будто не хватало.
Свечи на камине зашипели, как мушкетные фитили, и на вершинах затеплилось ровное крохотное пламя, которое очень быстро набрало силу, освещая комнату. Амели не поверила увиденному. Подалась назад, привычно поднесла пальцы к губам и не отрываясь смотрела на огонь. Даже закрыла глаза и открыла вновь, но ничего не изменилось. Свечи горели ровно и спокойно. А внутри холодело, покрывалось инеем.
Как такое может быть?
В горле пересохло. Амели инстинктивно куталась в шаль и не отрывала взгляд от свечей. Наконец, подняла руку и снова щелкнула пальцами. Пламя на мгновение нервно подскочило, вытянулось, как в предсмертной агонии, и тут же погасло, погрузив комнату в кромешную темноту. Амели не сразу опомнилась. Какое-то время она просто бездумно сидела, прислушиваясь к тишине. Пока не щелкнула пальцами вновь, освещая комнату.
Амели не понимала, что бы это значило. Казалось, Феррандо преследовал ее. Она почти ждала, что он покажется из темноты, выйдет из гардероба, спустится с потолка, материализуется из воздуха. Будто чувствовала на себе пристальный взгляд. Она сильнее запахнула шаль на груди, воровато оглядывалась:
— Вы здесь? — Амели сама не верила, что говорила это.
Ответом была лишь гнетущая тишина и отвратительный писк комара над самым ухом.
— Покажитесь. Я знаю, вы здесь.
И вновь тишина.
