по лестнице, от которой в разные стороны разбегалось два длинных коридора, шёпотом обратилась к своей провожатой:
— Куда теперь?
— Налево. Третья дверь.
До нужной комнаты добралась быстро. Толстая ковровая дорожка (также «благоухающая» пылью) скрадывала звук шагов, поэтому для Данны стало сюрпризом, когда дверь неожиданно распахнулась и в кабинет «отца» вошла я. Левенштерн, склонившаяся над письменным столом покойного, вскинула взгляд и вскрикнула от неожиданности. Бумаги, что до сих пор держала в руках, рассыпались по столешнице.
На несколько секунд в кабинете покойного Фармора повисла напряжённая тишина. Я, прищурившись, смотрела на Данну. Она во все глаза пялилась на меня.
— Раннвей? — словно надеясь, что я лишь плод её воображения, пролепетала с надеждой.
— Тётя, — мрачно подхватила я и продолжила, сделав ударение на последнем слове: — Не ожидала увидеть вас здесь.
— Я-а-а... — с явным волнением начала Левенштерн и тут же, увы, вспомнила, что перед ней тихоня Раннвей, а значит, можно не тушеваться. Вздёрнула подбородок, заявила важно: — Я выросла в этом доме. Имею право!
— Хозяйничать в кабинете моего отца? — вопросительно дёрнула я бровью.
Получив в ответ раздражённое:
— Когда-то это был и кабинет моего отца тоже!
Она бы ещё вспомнила основателя рода — похитившего бедняжку Найву негодяя-дракона. Помнится, родовое гнездо Фарморов было возведено более века назад и с тех пор переходило от отца к сыну, от дракона к дракону. Данна к этим хоромам вообще никаким боком.
Я вошла в комнату, скупо освещённую пасмурным полуденным светом, что проникал сквозь приоткрытые шторы. Тёмно-зелёные, как и ковёр перед столом, и обивка приставленного к нему кресла.
— Что вы искали, тётя? — перевела взгляд на устроенный Левенштерн бумажный бардак, и лицо той позеленело, став одного колера с портьерами. Золотистые ламбрекены на них и бахрома на бархатном платье Данны тоже неплохо сочетались.
— Тётя? — повторила я, намекая, что всё ещё жду ответа.
— Выжми из этой швабры всё, что можешь! — благословила меня на допрос из коридора Вильма.
Данна дёрнула плечами, важно их расправляя, и дерзко, самоуверенно сказала:
— Искала семейные фотокарточки. В гимназии дали творческое задание — рассказать об истории своей семьи. Эдвина разве тебе ничего не говорила?
Заметив, что я хмурюсь, Данна удовлетворенно хмыкнула:
— Не видит девочка в тебе наставницу. В упор не замечает.
— Наоборот, мы с Эдвиной неплохо ладим. Наши отношения налаживаются!
И зачем перед ней оправдываюсь...
— Ну значит, она просто стесняется говорить о своей семье, — ещё радостнее заулыбалась Левенштерн, почему-то напомнив мне жабу. Зелёную, скользкую, пронырливую жабу. — Пока не выполнит обозначенные в завещании условия, никакая она не Фармор. Сейчас она Польман, а что можно рассказать об этих нищебродах?
Она презрительно скривилась, и мне тоже захотелось поморщиться. От отвращения к этой ядовитой особе.
— Не забывай, ты говоришь и о моей сестре тоже.
— Я говорю о её муже, дорогая. О простом человеке. Из тех слоёв общества, о которых даже думать тошно.
Сегодня для меня стало очевидно: в Данне Левенштерн было немало не только жабьего, но и змеиного.
— Как бы там ни было, — она подхватила брошенные на стол перчатки, — фотографий здесь нет. Возможно, они в коробках на чердаке, но у меня нет ни времени, ни желания копаться в пыли.
Поправив кокетливо выбивающийся из-под шляпки локон, обошла стол и встала передо мной.
— Увидимся на встрече наставниц, дорогая. Тебе же пришло приглашение? Должно было, раз уж ты так отчаянно рвёшься воспитывать Эдвину и даже, как это ни удивительно, смогла пробудить в себе силу. До сих пор не верится...
Взгляд, которым меня окинули, яснее ясного давал понять, какого мнения обо мне разлюбезная гадина. Ну то есть «тётушка». Со змеиными замашками и повадками той самой ползучей твари.
Я ничего не ответила, потому что знать не знала ни о каком приглашении. То ли не прислали, то ли почему-то не передали. Будем разбираться.
— Хорошего тебе дня, дорогая, — совсем как Шанетт поцеловала воздух у моего лица Данна. — Надеюсь, из тебя получится достойная для Эдвины наставница. Этот ребёнок и без того достаточно настрадался.
И что это вообще значит?
Левенштерн ринулась в коридор, а я, не сдержавшись, процедила:
— У Эдвины всё отлично. А дальше будет ещё лучше. Мы с Эндером об этом позаботимся.
Обернувшись, «родственница» ядовито промурлыкала:
— Дай-то Великий дракон... Я бы о ней куда лучше позаботилась, но раз уж тебе приспичило поиграться в дочки-матери...
Левенштерн явно была из тех стерв (ладно, дракониц), которые привыкли, чтобы последнее слово всегда оставалось за ними.
С трудом поборов желание захлопнуть за ней дверь, приблизилась к столу. Вильма полетела за мегерой. Может, чтобы столкнуть её с лестницы?
Отмахнувшись от этой мысли, весьма и весьма приятной (я бы даже сказала, дурманно-сладостной), стала бегло просматривать разбросанные бумаги.
Вот за что, стесняюсь спросить, Раннвей её любила? Неужели была настолько наивной? Хотя тут уже будет правильнее сказать: недалёкой.
Я всё ещё ощущала эмоции прошлой хозяйки этого тела, заглушаемые моими собственными: отвращение и злость на интриганку.
И что искала? Явно же не фотографии. А если фотографии, то почему не взяла с собой эту?
Среди документов я обнаружила фото Хеймера и Данны. «Отец» сидел в этом самом кресле, «тётка» стояла у него за спиной, положив руку ему на плечо.
По-моему, отличное фото для творческого задания: можно запросто похвастаться родством с Фарморами. Глава Высокого дома будто смотрел мне в глаза: холодно, надменно, а может, даже с презрением, которое сквозило в чертах его лица.
Я к этому дракону ничего не испытывала, но вот у Раннвей он явно вызывал страх. Причём немалый. Именно это чувство вдруг накрыло меня, толкнув в воспоминание из чужой жизни.
Вечер. Кабинет пропах дымом сигар и дорогого виски. Я несмело переступаю порог комнаты и всё, что вижу, — это дракона напротив. Он сидит в кресле, неторопливо скользя взглядом по каким-то бумагам. Тонкая струйка дыма поднимается от сигары в пепельнице к его руке, как будто желая приластиться, и я чувствую себя, как ты самая полупрозрачная дымка. Мне одновременно хочется уйти и в то же время — приблизиться. Улыбнуться отцу в надежде получить от него хотя бы подобие улыбки.
Глупая мечта, ведь он даже, когда была маленькой, мне не улыбался.
— Проходи, Раннвей, — не отрывая взгляда от документов, приказывает он. — Ты не
