Я задумался, не зная, как объяснить брату владевшие мной чувства.
— Я поговорить с ней должен, понимаешь? Ну, или хотя бы просто в глаза посмотреть, — признался, наконец, я.
— Братишка, — Шаард подошел ко мне и взял за плечо. — Успокойся. Все хорошо. Ты снова дома. Ты не сбежал, тебя не изгнали с позором, ты не стал причиной военного конфликта, тебя просто отпустили — вежливо и без претензий. Подумаешь, пару-тройку месяцев помотался за границей. Все уже кончилось. Сейчас ты пойдешь к себе, примешь ванну, выпьешь еще немного, отоспишься как следует, и все будет хорошо. Незачем разъезжать по стране в поисках полоумной оборванки, которой, вполне возможно, уже и в живых нет.
— Она жива, — упрямо повторил я, доказывая это скорее себе, чем брату.
— Хорошо, пусть так, — покивал Шаард. — Тогда тем более незачем ее искать: она сама решила уйти. Так не вмешивайся в чужие решения.
— Ты не понимаешь, — я упрямо закрутил головой. — Не могла она просто так взять и уйти куда глаза глядят. Я ее знаю. Она где-то здесь, я должен…
— Эстре, если ты не успокоишься, я велю позвать лекаря, и он опоит тебя чем-нибудь посильнее вина, — пригрозил Шаард. — Ты явно не в себе. Ты болен. Вставай, я провожу тебя в твои покои.
Он едва ли не силой вытащил меня из кресла и поволок в другое крыло. Министры с любопытством косились на нас. Шаард прожигал их ледяным взглядом, отчего те один за другим отворачивались, но мне было все равно. Мы шли по знакомым с детства коридорам и залам, но я с трудом их узнавал. Родительский дом казался чужим и пустым, тепло, которым веяло от каждого камина, не могло согреть меня и тем более успокоить: в груди по-прежнему было холодно.
Брат действительно позвал лекаря и не отходил от меня, пока я не был как следует отмыт, укутан в чистые, теплые вещи и уложен в постель. Когда моя голова коснулась подушки, а тело укрыло тяжелое одеяло, я вдруг ощутил, что действительно болен. Слабость растекалась по мышцам, не зажившие до конца раны давали о себе знать, поломанные ребра ныли, колено ужасно распухло и не гнулось, а ступней я вообще не чувствовал.
— Поищи ее, Шаард, — попросил я, хватая его за руку, когда он собрался уходить.
— Поищу, — сказал он с плохо скрываемой жалостливой улыбкой и похлопал меня по плечу. — А ты давай отдыхай. Если сестрица увидит, во что ты превратился, реву будет столько, что ты в ее слезах захлебнешься.
Я слабо улыбнулся, закрыл глаза и тут же провалился в сон.
Меня снова лечили — на этот раз более профессионально и основательно. Родные навестили меня только наутро. Отец скупо поинтересовался подробностями моего разговора с Сафирой, мать только глянула на царапину, рассекавшую мой висок, криво подстриженные ногти, огрубевшие руки, и тут же уткнулась в нюхательные соли. Остальных я к себе не пустил, хотя сестренка устроила под дверью настоящую истерику, доказывая, что объявит голодовку, если ей не дадут увидеть брата. Но кофейный торт ее быстро переубедил.
Каждый день ко мне приходил Шаард и рассказывал, где побывали солдаты его гвардии. О Лан нигде не было слышно, словно она сквозь землю провалилась или, напротив, взмыла к небесам и теперь обитает где-то в горах вместе с драконами, в чем я сильно сомневался. Иногда мне казалось, что я знаю, чувствую, где она. Я вскакивал с постели, одевался и порывался ее искать, но лекарь, которого тут же вызывали сиделки, убеждал меня, что все эти ощущения — последствия болезни, и мне нужно сначала вылечиться, а потом уже куда-то идти. Конечно, он был прав. Поспорив с ним некоторое время, я всякий раз укладывался обратно и снова принимался ждать.
Люди Шаарда обыскали столицу, все деревни вдоль дороги, все участки на карте, которые я указывал всякий раз, как на меня нападало это странное наваждение. Мое физическое здоровье постепенно приходило в норму, но лекарь считал, что дух мой не в порядке, и требовал, чтобы меня отправили на целебные воды. На что я отвечал, чтобы его отправили в ссылку на дальние рубежи — за некомпетентность. Мне было тесно во дворце, я все время порывался уехать и заняться поисками вместе с людьми Шаарда, но брат меня отговаривал. Поиски не давали никаких результатов. Лан никто не встречал и даже не слышал о ней, как будто она вообще не преодолела еще горной дороги. Безрезультатность предпринимаемых попыток раздражала, и я даже один раз обвинил Шаарда в том, что он меня обманывает, что никакие солдаты по стране не рыщут и никто не занимается поисками моей жены. Шаард обиделся и накричал на меня, обозвав неблагодарным, чокнутым придурком. Пришлось просить прощения.
Дни шли за днями, тянулись нудные недели. Осенняя слякоть сменилась хрустящими белоснежными коврами. Торговые тракты снова ожили, и по ним пошли бесконечные купеческие обозы. Солдаты Шаарда снова патрулировали дорогу. А я сидел во дворце. Однообразие быта и отсутствие известий убивало меня. Но больше всего на нервы действовал почему-то именно родной дом: мне все время казалось, что слуги на меня косятся и сплетничают обо мне, пока я не слышу. Конечно, можно было поймать их за этим и хорошенько наказать, но заниматься этим не хотелось: не смотря на то, что асдарцы поступали примерно так же, их я по крайней мере хоть немного считал равными себе в отличие от слуг, и заниматься перевоспитанием последних было противно.
С наступлением зимы меня постигла еще одна потеря: сестре исполнилось пятнадцать, и ее увезли, чтобы выдать замуж. Сестренка, все это время гордившаяся своим статусом невесты, под конец устроила грязную истерику с порчей вещей и раздачей оплеух всем, кто попадался под руку. Она пнула сестру, явившуюся с нравоучениями, выдрала клок волос у матери, когда та обозвала ее визгливой шавкой, и плюнула в отца. Семья была взбешена, и над сестренкой всерьез нависла угроза порки, но Шаард кое-как всех успокоил, напомнив, что нам эту сумасшедшую еще жениху сдавать. В результате сестра просидела под замком на воде и хлебе три дня. А выйдя, окинула нас ледяным взглядом и пообещала, что когда станет королевой, то непременно нам отомстит за то, что мы продали ее. Прозвучало это жалко и напыщенно. Все прекрасно понимали, что жених, которому на днях исполнилось сорок, вряд ли будет слушать свою малолетнюю женушку. И уж тем более не допустит ее до управления страной. Сестренку увезли, и теперь, кроме Шаарда, в доме отца меня больше ничто не держало.
Я стал часто совершать прогулки по городу, как бывало раньше. Но балы и посиделки в богатых домах меня не радовали и не могли отвлечь от тупой тоски, ржавой иглой засевшей в груди. Я пытался заигрывать с красивыми девицами. Шаард даже специально подсовывал их мне, стараясь взбодрить. Но мысли мои были далеко, и ни одна девушка не могла меня увлечь. Конечно, если б они забрались ко мне в постель, я бы их непременно трахнул. Но все они были нашими, послушными и культурными девочками, и таких глупостей не делали, а возиться с бесконечными ухаживаниями, свиданиями, тайными встречами и прочей чепухой мне не хотелось. Один разочек, правда, попалась какая-то симпатичная горничная, затащившая таки меня в пустующие покои сестры и подарившая несколько приятных минут, но позже выяснилось, что никакая она не горничная, а просто девица по вызову: Шаард отчаялся вернуть меня к жизни и прибег к услугам публичного дома. Я хотел было устроить ему еще один скандал, но потом махнул рукой и просто перестал обращать внимание на крутившихся возле меня грудастых девиц неизвестного происхождения.
Вместо этого я полюбил долгие прогулки по заснеженным садам, блуждания по бесконечным белым полям и поездки в карете по городу. Иногда я выезжал в лес и бродил среди кривых черных стволов. Мне было без разницы, куда идти. Просто в движении я чувствовал себя спокойнее. А может, дело было в отсутствии людей. Все беды от людей. Жаль, что и счастье тоже.
Как-то, в очередной раз бессмысленно катаясь в порядком разбитой уже карете по улицам столицы, я увидел знакомую оградку и маленького мальчика с пронзительно-голубыми глазами, катавшего в саду снеговика.
