Но я не могу.
Я знаю, что с ним будет. Он знает, что с ним будет.
Я не могу обречь его на заточение с последующей возможной зачисткой (ее многоразовыми попытками…). Не могу.
Но и отпустить его разгуливать свободно я теперь не могу. Как русалки, которых мы отпустили теперь наша ответветственность. Так и он — моя. Но с русалками-то все понятно, а этот вот...
Мы должны разобраться, что он такое. Иначе никак.
— Я не скажу ничего аргусу, — со вздохом озвучила я свое непростое решение, но сочла нужным тут же нагородить условий: — Пока не скажу! И вообще только попробуй меня бросить и сбежать!
— От тебя сбежишь… — пробормотал Солнышко себе под нос и ворчливый тон совершенно не вязался с довольной рожей. — С самого начала приклеилась как банный лист к голой заднице…
Я хотела возмутиться. Потом вспомнила эту голую задницу и передумала. Ну грех к такой не приклеиться же, верно?..
Теперь наши кони шагали бок о бок и мы едва не задевали друг друга коленями. Это почему-то слегка смущало.
Я себе там, раненая, не пойми что навыдумывала.
Люблю. Тоже мне, с чего бы вдруг?
— Скажи, а ты бы пожертвовал собой там на дороге ради меня, если бы не был бессмертным?
— Танис!
Ну чего он, важный же вопрос!
— Наверное да, — продолжила я рассуждать сама с собой, раз кое-кто рассуждать отказывается. — Потому что вообще тебе жертвовать было невыгодно. Баба с возу, кобыле легче, ну помер еще один напарник, зато секрет в сохранности…
— Ты издеваешься?
— Какой-то ты не очень сообразительный монстр, если честно… — я немножко полюбовалась перекошенной физиономией и зарождающимся в груди рыком, а потом добавила: — Но спасибо тебе за это.
Логово возникло на горизонте пятью своими башнями: Сторожевой, Погодной, Алхимической, Мастеровой и башней Наставников, как когтистая лапа, что пытается цапнуть недоступное небо предгорий, и я подбодрила пятками коня.
Илиан, хоть и вряд ли испытывал мое нетерпение, возражать не стал, и его лошадь, унаследованная от разбойников, тоже ускорила шаг.
Высокие стены, сложенные из темно-серого местного гранита, ворота, на которых по обыкновению дежурил кто-то из провинившихся щенков, и мощенный булыжником двор — все было таким знакомым, таким… родным, что у меня неожиданно защипало глаза.
Я никогда не считала это место домом. Но сейчас вдруг почувствовала именно это — я дома.
Из дверей конюшни пахнуло ароматами сена, свежих опилок и лошадей, а еще — неистребимым ароматом навоза, хоть орденские кони содержались всегда в чистоте. Фыркали, вздыхали животные, переступали в денниках, звякала где-то сбруя.
Подбежавшие мальчишки приняли у нас поводья, и мы, доверив коней чужим заботам, пошли по проходу.
Я не часто бывала в этой части орденских конюшен: кони учеников стоят в других конюшнях, дальних — и обычные, и уже проведенные через ритуал. Туда не так просто попасть чужаку: свежеизменненным животным нужны знакомое, привычное место и покой, и за этим бдительно следят мастера-конюхи, готовые оторвать голову любому праздношатающемуся.
В этой же конюшне стоят кони гостей Логова и мастеров-наставников. Если кто не знает, в наставники в ордене Цербера идут такие монстры, что ни одно чудовище им в подметки не годится, они не ведают ни жалости, ни страха, и кони у них, как правило, им под стать, матерые и многое повидавшие. Так что праздошатающимся чужакам в этой части конюшен головы откусывают, не дожидаясь помощи конюхов.
Самые удобные денники, ближайшие к выходу, отведены местным, временных постояльцев селят в дальние стойла и по принципу “где место есть”.
Камень давно отстал и уже вовсю целовался со своим Гранитом, а я все шла по длинному проходу, вертя головой и пытаясь отыскать мое сокровище…
Проход заканчивался, впереди уже виднелась торцевая стена.
Ну.
Ну и куда запихнули моего нежного мальчика?!
Что с ним сделали?!
— Та-а-ак! Явилась!
От этого раскатистого “Та-а-ак!” с меня слетела всякая воинственность.
— Ну и где тебя носило? Твоя скотина мне пол-конюшни едва не разнесла!
— Кто? Коряжка? Он не мог! — возмутилась я.
И это было чистейшей воды враньё. Мы оба знали: мог.
Мастер-конюх окинул меня взглядом, цокнул языком: “Хороша-а-а!”
Еще бы не хороша — до сих пор ссадина на пол-лица и этой половиной шевелить больно.
Мастер поманил меня пальцем, и я послушно пошла, подозревая, что сейчас меня будут тыкать носом Коряжкины достижения, как поганого кота — в дурно пахнущие дела. Мастер-конюх моего коня не любил.
Невзлюбил сразу, когда заглянул в денник, где находился изменяемый конь и бессознательная я, а вместо нас обоих обнаружил здоровенную корягу, загромоздившую всё стойло.
Или позже, когда Коряжка его укусил.
Или еще позже, когда Коряжка его укусил во второй раз.
Опытного мастера-конюха укусить непросто, но Коряжка старался.
Но к третьему разу он его точно терпеть не мог, потому что между вторым и третьим разом Коряжка влез в холодный склад для мяса, в овощной погреб, в аптекарский огород с травами и в портомойню. Что могло рыжей скотине понадобится среди грязного церберского белья — неизвестно, но удирая оттуда он опрокинул старшего портомоя, двух мальчишек-конюших, мастера-конюха и чан с золой…
Да, к третьему разу он Коряжку уже совершенно точно терпеть не мог, потому что за все беспорядки, учиненные беглецом, взбешенный аргус Логова спрашивал с мастера-конюха.
Хорошо, что мастер-конюх слишком мастер, чтобы мстить коню.
Плохо…
Плохо то, что он и так нашел, кому мстить!
И хотя бедокурил Коряжка только в первый год после обряда изменения, злопамятный мастер-конюх шпынял меня еще до-о-олго!
Я вспоминала былое и ностальгировала, а мастер-конюх вел меня мимо левады, в которой мной лично было вспахано носом столько песка, что хватило бы на небольшое взморье, в нашу старую ученическую конюшню, к нашему старому ученическому стойлу, где все также свисала с потолочной балки толстенная, закаленная магистром-алхимиком цепь…
Коряжка учуял меня сразу же, радостно заржал, высунул голову в проход через низкую дверь — и я забыла обо всем на свете, обхватив рыжую шею.
Мастер-конюх смерил меня насмешливым взглядом:
— Великий аргус велел передать, чтобы вы с напарником как явитесь — сразу к нему. Так что как со скотиной своей наобнимаешься, бегом наверх!
Развернулся и ушел.
Вот в этом весь мастер: кони для него стоят перед Великим аргусом!
И пока меня сосредоточенно обнюхивали, изучая на предмет изменений и повреждений, не иначе, я самозабвенно начесывая свое сокровище за ушами, по белой проточине на лбу и щекам, я рассказывала, как я по нему скучала, какой он прекрасный и замечательный — и не сразу заметила, что прекрасный и замечательный подлец уже жрет шнуровку моего корсажа!
Эй, он мне самой нравится!
Получив шлепок по храпу, бедная лошадонька сразу приняла вид несчастный и оскорбленный — я по тебе так скучал, а ты мне даже морковки какой завалящей не принесла! Вот и приходится жрать всякую гадость! Карий глаз скосился на “гадость” с таким вожделением, что я вспомнила, что я, конечно, соскучилась, но Великий аргус ждет и вообще.
Ладно, зато приятно осознавать, что новую деталь гардероба оценили все важные мужчины в моей жизни!
Солнышко успел наобниматься с Гранитом (хотя они оба ни за что не признают, что обнимались!) и теперь ждал меня на ступеньках входа в наставническую башню, где на самом верху располагался аргусовский кабинет.
Я немного замедлила шаг, разглядывая его, пользуясь тем, что он меня не видит.
Серьезное, сосредоточенное лицо, золотистый ежик, сияющий даже в серый осенний день, задумчиво устремленный в никуда взгляд…
Чудовища бывают разные, это верно. Но мне никак не удавалось поверить, что Илиан — один из них.
Он повернул голову, заметил меня. Уголки губ дрогнули в улыбке, и я машинально улыбнулась в ответ. И почувствовала как стянуло от этого правую щеку. Я коснулась ее пальцами — ожог от вражеского заклинания благодаря ведьминской мази покрылся коркой и почти не болел, но я все время про него забывала.
