– Ворон, а здесь вообще-то кто-нибудь ездит?
– А зачем? Эта дорога ведет только к «Лебяжьему ущелью». Иной раз занесет какого-нибудь грибника оголтелого, или парочка ищет уединения, но это редко, сами понимаете, какая слава у здешних мест. Но вот скоро уже будет поворот на Кумысную поляну…
– Куда?
– Дачный поселок такой. А на самой развилке детский спортивный лагерь стоит, «Березки» называется. Вы не помните, мы проезжали?
– Помню. Весь березками обсажен. Светлое местечко, и почему нас туда не занесло?
– Этот вопрос нужно серьезно обдумать. Так вот, от «Березок» даже автобус ходит.
– Автобус…
Кате так живо представился автобус – старый, горбатенький, лязгающий дверями, дребезжащий на ходу всеми деталями и пронзительно благоухающий бензином! Хорошо бы попасть в него, усесться на изрезанное сиденье, а то и так, посадить Мышку, а самой болтаться на поручне, екая селезенкой на ухабах! И почему она раньше не любила автобусы, эти прелестные атрибуты мирной, привычной жизни!
Дорога неприметно изменилась. Не росли уже из трещин дикие травы и деревца, на асфальте появились свежие, темные заплатки, и по обочинам встречались грустные следы цивилизации – пустые бутылки, окурки, прочая мерзопакость. Мышка сладко посапывала, Ворон громко пыхтел, и вдруг они вышли на широкую просеку, утыканную корявыми пнями. Посреди просеки возвышался жестяной щит, яркие буквы призывали: «Берегите лес – наше богатство!» Надо сказать, Катя даже не углядела в этом сочетании ни малейшего противоречия – пожалуй, это был эстетически целостный объект загадочного и печального перфоманса по имени Россия.
– Немного осталось, – выговорил Ворон. С бледного его чела катились капли пота. – Ух, и тяжелая она, кто бы мог подумать!
– Тренируйся, – подпустила шпильку Катя. – Тебе мою дочь всю жизнь на руках носить предстоит, разве не так? Что, правда подходим?
– Во-он там, видите, три сосны, одна со сломанной верхушкой? За ними и будет развилка.
Они миновали просеку, миновали сосны, но развилки все не было и не было. Катя оглядывала кусты, соображая, где бы тут припрятать тяжеленную сумку, чтобы потом Ворон нашел ее, забрал и передал ей. Занятая этой светлой мыслью, она не заметила, что дорога опять изменилась, опять полез из трещин в асфальте цикорий – вот уж, поистине, «каменный цветок», – да подорожник… А этот дубок она вроде бы уже видела…
– Ворон! Где же твоя развилка?
– Сейчас, сейчас. – Но он уже не выглядел таким уверенным.
У Кати росло, крепло нехорошее предчувствие, и тем более она удивилась, когда засияло межствольное пространство белым, березовым светом. Еще одно усилие, еще один поворот, и…
И они остановились перед пансионатом «Лебяжье ущелье». Белоснежный фасад здания с заколоченными окнами, казалось, посмеивался над ними, как слепец, которому повезло обмануть зрячих. Пока они стояли, оторопев, проснулась Мышка, посмотрела по сторонам безумными спросонья глазами и спросила:
– Мам, мы чего, вернулись, что ли?
– Да, – ответил за Катю Ворон.
Кое-как скоротали остаток дня, усталые, напуганные. Сбились в кучу на кухне, не хотелось расходиться по комнатам, отдаляться друг от друга. Мышка с Вороном затеяли печь замысловатое трехслойное печенье, и Кате казалось, что они нарочно выбрали такой сложный рецепт, чтобы отвлечься, не пускать к себе тревогу…
Они месили тесто, вырезали из него петушков и звездочки, лили в формочки желатин и пробовали, визжа и обжигаясь, растопленный шоколад. Катя решила им не мешать, устроилась в уголке со своим альбомом, на две трети уже заполненном здесь, в «Лебяжьем ущелье».
Этюды этюдами, но «Лебяжье ущелье» манило Катин карандаш еще чем-то, помимо внешней красоты. Случалось, рука сама собой находила бумагу, и вот уже в линиях и штрихах угадывается намек на будущую мысль, некая закономерность, контуры, только контуры чего-то постоянно ускользающего. И всякий раз карандаш, быстрый и уверенный, останавливался, словно перед ним возникала невидимая преграда. И всякий раз рисунок становился на самую малость яснее. И всякий раз Катя переворачивала лист альбома, чтобы завтра начать все сначала. Она думала, что пытается в общих чертах схватить собирательный портрет здешних мест, душу «Лебяжьего ущелья». Но теперь, бегло пролистав альбомные страницы с набросками, Катя художническим чутьем поняла, что в сменяющих друг друга набросках отчетливо вырисовывается человеческое лицо, женское лицо, лицо в движении. И чем быстрее меняются листы, тем выразительнее, живее становится образ. Катя несколько раз подряд пролистала альбом. Да, это лицо женщины, молодой и красивой женщины… На первых набросках оно кажется открытым и светлым, потом на нем видна морщинка обиды, после тревожной рябью пробегает гримаса боли… Какие глубокие, думающие у нее глаза! Но вот они становятся отчужденными, равнодушными, а потом еще хуже – алчными, надменными, злыми! А в самом конце, уже на последнем наброске, появляется едва заметная линия, неровная, на щеке. Это шрам? Или слеза? И, плачущие, глаза неведомой женщины стали мягче, человечней, добрее…
На последнем же листке рука задумавшейся, очевидно, художницы, изобразила нечто вроде черных сот. Графитовые грани, окруженные зловещим вихрем в форме яйца. Катя не помнила, чтобы рисовала что-то в этом роде. Но, быть может, это Мышка баловалась?
– Мышь, ты брала мой альбом? Вот этот?
– Мам, ты же знаешь, что к живописи я равнодушна, – важно отвечала перепачканная мукой Мышь.
– Ворон?
– Катерина Федоровна, что вы?
– Ну да, ну да… Черт знает что!
Катя отбросила альбом и задумалась. Ей по-прежнему не верилось, не хотелось верить во всякие потусторонние заморочки. Но факты есть факты, с ними придется мириться. Ей не дали отсюда уехать. Машина не завелась, телефоны не работали, и не работают до сих пор, дорога сделала круг и привела их обратно, в «Лебяжье ущелье». Быть может, Ворон прав. Быть может, здесь и в самом деле есть нечто… Как он там говорил? «На земле всегда были и будут места, где сквозь ткань настоящего проглядывает подкладка потустороннего. Там, где пролилась кровь, там, где терзали и терзались, реальность проедена человеческими страданиями…» Что ж, пусть так. Но кто взывает к Кате из-за рубежей реальности? Что требуется от нее – маленькой дурочки, которая запуталась даже в своей несложной судьбишке?
Она услышала, как подъехал Георгий, но не тронулась с места. Он долго не входил в дом – что ему было делать там, во дворе? Но вошел хозяин гоголем, как ни в чем не бывало, поздоровался, восхитился готовым печеньем, потом притворно раззевался и отправился наверх – «подремать до ужина».
