— И еще, — говорю я, поскольку должна же и я что-то сказать, — она немного прихрамывает на левую заднюю.
— Вроде на правую? — бормочет Шон Кендрик, но тут же поправляет себя: — Да, на левую, ты права.
И я чувствую себя довольной, хотя он всего лишь согласился с тем, что я и без него знаю.
Теперь я уже расхрабрилась достаточно, чтобы задать вопрос.
— А ты почему не скачешь там?
Спрашивая, я смотрю на него, изучаю его острый профиль. Глаза Кендрика мечутся взад-вперед, следя за движением внизу, но в остальном он совершенно неподвижен.
— Бега — это нечто большее, чем вот такая суета.
— А что ты там высматриваешь?
И снова следует чрезвычайно длинная пауза между вопросом и его ответом, и я уже решаю, что он вообще не собирается отвечать, а потом думаю, что, может быть, только подумала о том, чтобы спросить, но вслух ничего не произнесла, наконец прикидываю, не могла ли я его чем-то оскорбить, только мне никак не припомнить в точности свои слова, чтобы наверняка оценить их.
Наконец Шон Кендрик говорит:
— Я хочу знать, кто боится воды. Я хочу знать, кто в состоянии скакать по прямой. Я хочу знать, кто разорвет Корра в клочья, как только догонит его. Я хочу знать, кто не в состоянии удержать своих лошадей. Я хочу знать, как им нравится бежать. Я хочу знать, кто хромает на левую заднюю ногу. Я хочу знать, насколько избит песок в этом году. Мне нужно еще до начала бегов знать, чего ждать от них в этот раз.
— Далеко внизу кричит пегая кобыла, достаточно громко, так что мы слышим ее даже отсюда, с утеса. Я просто поверить не могу, что ночью сожалела об упущенном шансе. И прослеживаю за взглядом Шона.
— И, — говорю я, — ты думаешь, что за той пегой кобылой нужен глаз да глаз.
— И ты тоже должна за ней присматривать.
И тут же пегая кобыла бросается вперед, несется вдоль линии яростного прибоя. Она резко заворачивает к морю и сразу с такой же скоростью возвращается обратно. Она настолько быстра, что доходит до конца дистанции прежде, чем я успеваю посмотреть на секундомер.
— Твой брат собирается уехать на материк, — говорит Шон Кендрик.
Я надолго задерживаю дыхание, но наконец говорю:
— Да, сразу после бегов.
Нет смысла делать вид, что это какой-то секрет; все давно уже об этом знают. И Шон слышал, как я говорила об этом с Грэттоном в грузовике.
— Но ты с ним не едешь.
Я чуть не брякаю: «Он меня не зовет», но успеваю сообразить, что дело совсем не в этом. Я не еду с ним потому, что здесь мой дом, а в других местах дома нет.
— Нет. Не еду.
— И почему же?
Его вопрос приводит меня в бешенство.
Я резко бросаю:
— Да почему это все считают, что обязательно нужно уехать? А тебя кто-нибудь спрашивает, Шон Кендрик, почему ты остаешься здесь?
— Спрашивают.
— И почему же?
— Из-за неба, и песка, и моря, и Корра.
Ответ звучит просто восхитительно, я застигнута врасплох. Мне и в голову не приходило, что мы ведем серьезный разговор, иначе я бы хорошенько подумала, прежде чем отвечать Шону. И еще я удивлена тем, что в список причин он включил своего жеребца.
Я пытаюсь понять, слышат ли люди, когда я говорю о Дав, о том, как я ее люблю? Люблю так же, как любит Корра Шон Кендрик, я ведь услышала нежность в его голосе. Мне трудно представить, что можно любить такое чудовище, водяную лошадь, как бы ни была она прекрасна. Я вспоминаю слова старика в мясной лавке о том, что Шон Кендрик одной ногой стоит на суше, а другой — в море. Может, и в самом деле нужно стоять одной ногой в море, чтобы увидеть в водяной лошади что-то, кроме жажды крови.
— Наверное, дело в желаниях, — говорю я наконец, подумав немного. — Туристы как будто постоянно чего-то хотят. А на Тисби неважно, чего ты хочешь, важно просто выжить.
Сказав это, я опасаюсь, не решит ли он после моих слов, что мне не хватает целеустремленности или честолюбия. Наверное, в сравнении с ним самим действительно можно так предположить. Может, я не сумела точно выразить свою мысль, и не представляю, что он может сказать на это.
А Шон Кендрик ничего не говорит. Он наблюдает за лошадьми, суетящимися и толкающимися внизу под нами. Наконец, не глядя на меня, он сообщает:
— Они все равно постараются не допустить тебя на пляж. Ночью ничего не кончилось.
— Но почему? Я не понимаю.
— Если бега — это способ показать себя другим, доказать что-то, то люди, с которыми ты соревнуешься, так же важны, как лошадь, на которой ты скачешь.
Его взгляд не отрывается от пегой кобылы.
— Но не похоже, чтобы они были важны для тебя.
Шон резко поднимается на ноги и стоит теперь рядом со мной. Я смотрю на его грязные ботинки. «Теперь я точно его оскорбила», — думаю я. Но он продолжает:
— Мне никогда не было дела до других людей, Кэт Конноли. Пак Конноли.
Я наконец поднимаю голову и смотрю на него. Одеяло падает с моих плеч, и завязки шапки ослабели под порывами ветра. Я не могу понять выражения его лица, поскольку он щурится. Я спрашиваю:
— И что теперь?
Кендрик поднимает воротник куртки. Он не улыбается, но и не так хмур, как обычно.
— Спасибо за пирожное.
И тут же он уходит широким шагом, оставляя меня с тетрадкой и карандашом, прижатым к бумаге. У меня такое ощущение, как будто я узнала что-то важное о предстоящих бегах, но представления не имею, как это сформулировать и записать.
Шон
Вернувшись в конюшню, я первым делом ищу Бенджамина Малверна. Меня охватывает то же самое неуловимое и беспричинное чувство, какое я испытывал, тренируя Фундаментала, и после первой встречи с Пак. И то же самое было со мной, когда богиня-кобыла велела мне загадать еще одно желание. Я никогда не осознавал, насколько не поддается переменам этот вполне способный к изменению остров, пока он не превратился в нечто другое, незнакомое мне.
Я нахожу Малверна у беговой дорожки, а рядом с ним вижу двоих мужчин. Малверн вскинул голову и выставил вперед подбородок; он всегда так делает, разговаривая с покупателями, как будто хочет заставить их что-то купить. Двое рядом с ним стоят съежившись; вид у них замерзший и мокрый, они похожи на кошек под дождем.
Подойдя ближе, я первым делом смотрю на молодую кобылу, за которой они все наблюдают, — это Меттл, весьма многообещающая и в смысле скорости, и в смысле азарта. Она обычно старается сделать гораздо больше, чем позволяют ее силы, но это куда лучше, чем наоборот.
Затем я замечаю, что один из покупателей — это Джордж Холли. Он видит меня и, конечно же, узнает. И тут же что-то говорит второму покупателю и Малверну. Малверн кивает, улыбаясь, но выглядит при этом так, словно глубоко несчастен. Он показывает мужчинам назад, на дом, и Джордж Холли тут же увлекает второго покупателя в ту сторону.
