сверкали.
— Ну, отной плоблемой, кашется, меньше. Тепель мести Василины мошно не опасаца, — преувеличенно бодро заметил Велес. — Холошо-то как! — вздохнул он, помня о том, как его обещали «погладить». — Они составят холошую палу! Палень как са каменной стеной бутет — тут бес валиантов.
Аппетита не было, а вот желание побыть в одиночестве — просто вопило о реализации. Потому я вынесла уху во двор, дала двум мужикам по ложке, а после молча и гордо удалилась в дом, под недоуменными взглядами демона и охотника.
Поняв, что просто находиться в одиночестве и ничего не делать, я не приучена, решила занять себя и перебрать вещи, которые остались от матушки.
Как это ни печально, но личных вещей от нее я унаследовала не то, чтобы много. Даже, наоборот — до неприличия мало. Мама всегда была прижимиста и расточительностью не отличалась. На праздники очень уважала не столько красивые, сколько нужные и полезные подарки. Потому в день рождения я обычно получала прошлогодний мед, который не успели съесть за холодную пору, а осенью — вязанные носки. Иногда телогрейки. Тоже вязанные.
Несмотря на мамино постоянство, вязальщицей она была не то, чтобы очень ловкой, потому носки были либо разного размера, либо разной расцветки. Тоже самое касалось и другой одежды ее производства. Полагаю, она так же, как с медом, спускала на меня остаток пряжи, не зная, куда его пристроить. Потому вещи у меня были… Пестрыми.
В общем, у мамы ничего подолгу заваляться не могло. Тем печальнее, что, то немногое, частично было порушено деревенскими во время погрома после маминой кончины.
Пару платков, сарафан (тот самый, который парадный, так ни разу не ношенный даже мамой), и кучка подпаленных книг и записей, которые не сгинули в кострище, устроенном суеверными людьми.
Сейчас я как раз разглядывала те самые страницы разной степени испорченности, от которых до сих пор несло гарью и… безысходностью.
Мама почти ничего о себе не оставила, а то, что я помнила — оказалось ложью.
Но в чем я была уверена — что ее записи носили исключительно невинный смысл. Ни о каком колдовстве и речи не было. Лишь описание и зарисовки трав, описание их лечебных свойств и способы приготовления.
Уверена, такие же записи можно встретить даже у обычных аптекарей. Либо сегодня здорово наклеветали на матушку, либо она за собой отлично подчистила, прежде чем оставить этот мир.
Все было вполне невинно. Кроме одной записи. Той самой, с помощью которой я почти семь лет назад сделала первый в своей жизни призыв демона. Случайность ли это?
Теперь я ни в чем не уверена.
— Я знаю, что ты следишь за мной, — негромко произнесла я, даже не поворачивая головы.
— Я не хотела мешать, — осторожно отозвалась Липа из-за спины.
— Но и оставлять не стала, — заметила я, перекладывая коричневые и неровные листы с обугленными краями.
— Ты расстроенная и грустишь. Я не могу оставить тебя в таком состоянии, — вздохнула она. — Нам всем ее не хватает, — приблизилась она, заставив меня упрямо поджать дрожащие губы и сморгнуть выступившие слезы.
— Липа, скажи… только правду, — быстро добавила я, решив, что в нынешних реалиях данное уточнение будет не лишним. — Матушка часто занималась… ведьминской практикой при жизни?
Липа помедлила, но под моим взглядом крохотная домовиха не выше локтя в высоту, печально вздохнула, а после покачала головой.
— Нет. Она хотела скрыть свои способности не только от тебя и деревенских, но и…
— То есть, она знала, что за ней может вестись охота? — стараясь отрешиться, что разговор идет о родном и любимом человеке, переспросила я.
Липа кивнула.
— Мила не желала привлекать к себе внимание, потому вела жизнь обычной ведуньи. Так как силы ее были активны, хоть и не использовались, земля и духи ее любили и помогали, наделяя ее настойки силой. Тебя она учила тому же. Хоть ты и неактивная, но обучена белой ведьмой и духи чувствуют родственную душу, потому, хоть и неохотно, но земля поддерживает твой источник. Именно потому настойки, сделанные твоими руками, более действенные, чем у деревенских знахарок.
— Но ее же обучала бабушка. Где-то должны быть какие-то записи, — не сдавалась я. — Может, тайник есть? Ты, как домовиха, должна знать о нем.
— Прости, Даринушка, Но когда меня призвали, в доме уже ничего не было. Людмила отреклась от бывшей жизни ради тебя. Я думаю… избавилась от всего, что могло бы выдать в ней ведьму. В том числе и записи. Все, лишь бы ты ничего не узнала.
— Спрятала? — ухватилась я за мысль, но домовиха медленно покачала головой.
— Я не могу знать. Но помня яростное желание Людмилы уберечь тебя любой ценой, не удивлюсь, что и изничтожить могла.
— Она должна была предусмотреть вариант, где ее задумка не окажется верной. Она не могла не оставить мне запасного ва… — нервно покачала я головой, не желая верить, что мама совсем не оставила мне возможности на второй шанс. Но стоило это проговорить, как я замолчала на полуслове, и стала с остервенением рыться в записях, выискивая нужную.
— Даринушка? — с тревогой переспросила Липа, с сомнением смотря на мою поспешность и перемену в поведении. Я же с лихорадочным румянцем отыскала то заклинание, которым пользовалась вот уже семь раз.
— Не может быть… просто не может быть… — шептала я, вчитываясь в ровные и красивые строки, с одним подчеркнутым пунктом из запретов.
— Что ты нашла? — запричитала Липа, заглядывая в бумагу, а после изумленно прикрыла маленькой ладошкой кукольный ротик. — Ты думаешь..? — испугавшись даже закончить мысль, проронила домовиха, пока мои руки безвольно опустились и воронили на удивление ровный и чистый лист, который не тронуло ни огнем, ни яростью суеверных деревенских. Словно заговоренный.
— Вот и запасной план, — всхлипнула я, переглянувшись с Липой. Мама знала, что если ее план не увенчается успехом и все пойдет наперекосяк, мне придется активировать свои Силы, но обучать меня будет некому. В этом Володька был прав. Мама предусмотрела и это. Потому оставила мне лазейку, как вызвать себе персонального… защитника: мощного, сильного, почти бессмертного, еще и с магией.
— Это же так рискованно…
— Мама хоть раз пользовалась этим заклинанием? — блестящими глазами посмотрела я на Липу. —
