нося ее с собой даже в душ. Изредка ее лицо освещалось радостной улыбкой, и тогда не было милее и обаятельнее девушки, не было веселее шутницы и талантливее ведуньи.
Вот только эти проблески можно было сосчитать на пальцах одной руки.
Панель Доры зазвонила резким тревожным сигналом. Подруга кратко посмотрела на экран и сбросила вызов.
— Звонят по поводу дома, — объяснила она, заметив мой любопытный взгляд, — эти куски звериного дерьма в очередной раз просрочили платеж.
Дядя и тетя Доры «любезно» разрешили ей жить в доме бабушки, не забывая каждый раз напоминать, что ее права на хоть что-то материальное чирикают и летают на крылышках. Уж не знаю, какие аферы они провернули, но вот только меня невероятно бесил факт, что во всех договорах на кредиты и займы поручителем выступала именно Дора, студентка, перебивавшаяся подработками. Сказать «нет» она не могла. Замкнутый круг: потеряй право жить в своем родном доме, но при этом постоянно будь в шаге от того, чтоб его отобрали.
— Мне предлагают одно дело, — вдруг сказала Долорес, — обещания сдержат, заплатят прилично. И еще могут помочь в моем, кхм, проекте.
— В чем подвох? — спросила я.
— Дурная компания. Так про них говорят. Но… Вроде бы славные ребята.
— Не соглашайся! — взмолилась я. — А вдруг надо будет сделать что-то страшное?
Долорес молчала. Ее взгляд то и дело падал на стереографию, стоявшую на прикроватной тумбочке.
Отец, мать, бабушка и дочь стоят на крыльце маленького аккуратного двухэтажного побеленного домика. Все улыбаются и машут невидимому фотографу.
— Все будет хорошо, — мое утешение прозвучало так по-детски, так глупо и инфантильно. — скоро ночь Костров… Будешь рассказывать свою историю?
Смарт-панель завибрировала в очередной раз. Дора мельком взглянула на экран: ее лицо просияло нежностью на мгновение, но затем стало еще мрачнее, чем было. Она посмотрела на стереографию, на гору бумаг по учебе, по которой заметно отстала в последнее время, снова на смарт-панель, а потом вздохнула:
— Если честно, Пирожок, единственный костер, о котором я мечтаю — тот на котором сгорю сама.
* * *
Мне даже было неловко от того, что у меня дела незаметно пошли на лад. Да, из школы выходить было больше нельзя (не очень-то и хотелось), но так у меня появилось больше времени для работы над собой.
И для работы над моим новым маленьким секретом.
Запах маминого черничного пирога, теплого, прямо из духовки.
Первые ноты альбома «1989», который станет моим любимым и заслушанным до дыр из творчества Тей-Тей.
Облегчение после головной боли. Те самые мгновения, когда понимаешь, что оков на твоих висках больше нет.
Солнечный свет, струящийся сквозь старые чуть пожелтевшие занавески и пробуждающий меня от сна.
Ржавая столовая ложка, лежавшая передо мной, медленно очистилась от следов старости. Я выдохнула и смахнула выступившие капли пота на висках.
Адам взял ложку, осторожно покрутил ее в руках и присвистнул:
— Крутотень! — прошептал он, оглядывая комнату для визитов. — На уроках научили?
— Ага, — прошептала я. — Она даже чуть тверже вроде стала!
Камеры наблюдения в комнате работали из вон рук плохо, как успел выяснить капитан Горн. Он уже не притворялся, что приходит занести вещи, утверждая, что гоняет на другой конец города «Из-за тебя, тебя и только тебя». Но не подумайте ничего: наши отношения были дружбой в чистом виде.
— Малая, ничего мне от тебя не надо, — со смехом ответил Адам, когда я все же решилась робко спросить, чего он хочет. — Ты славная девчонка, мне нравится с тобой общаться.
Он приносил с собой сладости, диски любимых групп, а также свежие новости и сплетни. В тот вечер груз был весьма и весьма тяжел:
— Ведуньям теперь нельзя в центр, — мрачно сообщил он. — И хотят вообще скоро запретить вам всем покидать школу Ронетт. Подслушал сегодня разговор преподов.
У меня внутри оборвалась невидимая струна. Я четко осознавала, почему появился этот запрет: в школу Эйлин попасть можно было только на автобусе (или странном поезде на воздушной подушке), который ехал через центр.
— Это все из-за меня, — в ужасе пролепетала я.
— Чего? — приподнял тот бровь.
— Сказала одному гаду, что его мама — лама. А она мертвая оказалась. И этот гад…
— Дай угадаю: мой белесый подопечный-козел?
Я бессильно кивнула, закрыв лицо руками. Капитан Горн мягко коснулся моей руки своей со словами:
— Даже не смей обвинять себя. Понимаешь, если бы это ни была ты, они докопались бы до кого-нибудь другого. Нужен был просто повод.
— Как думаешь, мне приятно им быть? — огрызнулась я.
— Ой, можно подумать, ты такая уникальная! — воскликнул тот. — Может, есть еще одна такая ведунья, которая сказала другому говнарю, что его папа — Дормамму!
— Нет, я одна такая уникальная!
— Вот же коза! От скромности не умрешь, да?!
Мы рассмеялись, но смех тот был горький и безрадостный. Капитан Горн прокашлялся и произнес чуть тише и осторожнее.
— Тут еще просили передать. Сразу предупреждаю: не бесись!
Он вытащил из сумки коробку в серебристой обертке с бежевой визитной карточкой, с мерзким гербом Лефарии на обороте.
Набиваешь себе цену? Поздравляю, тебе удалось!
Это были конфеты из самого нежного и сладкого шоколада, что я когда-либо пробовала. Но в ту минуту меня затошнило, словно передо мной лежала гниющая туша оленя.
— Коробку разорви и выброси! — отодвинула я от себя мерзкий презент. — Конфеты… Отдам девочкам. Надеюсь, они не отравлены!
— Так, Рири, — вдруг мягко, но осуждающе сказал Адам. — Я понимаю, что ты зла, но… Тебе не кажется, что это уже слишком? Это уже третья коробка за неделю. Поговори с ней.
Меня колотило от злости. Внутри меня прорастало горькое семя, болевшее при каждом упоминании ее имени. Злосчастную коробку хотелось растоптать ногами.
— Ты не понимаешь, что происходит?! — взвыла я. — Она думает, что может меня купить, как маленькую девочку! За конфетки и воздушные шарики! Уродка!
Капитан Горн сидел молча, задумчиво смотря то на коробку, то на меня.
— Знаешь, — вдруг произнес он, — я тут подумал о них всех скопом. И мне стало так их жалко. Всю эту голубую кровь.
— С чего бы? — фыркнула я. — Они охрененно живут! Спят, жрут и срут, на этом все! А да, женятся на таких же и потом всю жизнь взгляд друг от друга воротят, трахаясь с кем попало направо и налево!
— Разве это не есть несчастье в чистом виде? — грустно усмехнулся капитан Горн. — Только подумай: жизнь без права быть таким, каким хочешь. Жизнь без права любить того, кого хочешь. Как рыбки в аквариуме.
— Это их выбор, — отмахнулась я, — не надо
