— Здесь, — прошептал он. — Гаси фонарик, Рести. Без моего сигнала свет не включать, не болтать и не стрелять. Но оружие наизготовку.
И приналег на дверь могучим плечом. Она открылась без скрипа и скрежета, только потревоженный воздух, пахнущий как в склепе, слабым сладковатым ароматом тлена, шелохнулся от движения.
Внутри было небольшое душное помещение, впотьмах с трудом можно было различить забитые хламом полки. Света с улицы сюда попадало недостаточно, чтобы рассмотреть все в подробностях. Зато отлично виднелась другая дверь, а под нею узкая полоска света. И тихо, но отчетливо слышалась песня.
Моя любовь, как терпкое вино,
Прельщает всех и мучает меня…
Анзала! Рести вздрогнула, словно ее ударили. Анзала страстная, с коротким рваным ритмом, с размером в две четверти, танец страдания, ревности и даже убийства.
— Фонарики включите, — шепотом сказал Медоед. — К свету чуток привыкнете, и пойдем. Как высажу дверь — прикрывайте меня, поняли? Мало ли, вдруг наша Башмачная фея не одна там, а с Дедом Зимой?
Рести скрипнула зубами. Уму непостижимо, как можно шутить, когда за дверью, возможно, прямо сейчас убивают мальчишку? О приказе капитана Тидо она предпочла не напоминать. Мало ли что там приказано? Да пока они все приедут, Флайминга может уже и не стать.
— Прикрывайте, — повторил Медоед, и Орлео спросил:
— А твой пистолет?
— А мне не надо. Я же Медоед, понял?
Ага, внешне неуклюжая, не слишком опрятная зверюга вроде барсука. Точно. Живет далеко в теплых странах, жрет все, что шевелится, равнодушна к боли и практически неубиваема. Хорошая зверюга! Вот и Кокус Винфи вроде этого хищника.
Вот он встал напротив двери, расставив ноги, вот подвигал плечами, разминаясь, а затем выставил руки, и от этого движения железная створка со скрежетом прогнулась внутрь.
Брызнул во все стороны свет — глаза после фонариков в темноте тут же полуослепли. Грянула сильнее, чем хотелось бы, музыка, словно кто-то подкрутил громкость в динамиках. Рести плечом ощутила плечо Орлео, и стало чуть легче идти. Глядя перед собой вприщур, она видела только два силуэта, которые обнялись так страстно, словно вот-вот готовы были заняться любовью. Мужской и женский. Высокий, полноватый — и поменьше, хрупкий. Пышная юбка, волосы, некогда уложенные в красивую прическу, а теперь просто растрепанные.
Медоед устремился к этим двоим, словно хотел протаранить, но танцующие лишь обошли его по плавной дуге, не дав даже приблизиться. Глаза Рести притерпелись к свету, и она увидела, как четко и красиво движется пара — и как мертвенно-бледно лицо Флая. Пламя свечи в воображении агента Сольвинс вдруг снова стало стремительно уменьшаться, таять, и тогда Рести тоже двинулась в атаку. Кокус — слева, она — справа. Где был Руис, она не сразу увидела, но внезапно музыка смолкла.
— Я нашел, — в благословенной тишине сказал полицейский. — Хитрое устройство… хоть и выглядит, как подобранное на помойке. Стояло в том помещении, сюда только динамики выходили.
Рести не было дела до хитрых устройств. Она следила глазами за троицей в маленьком танцевальном зале, оборудованном в складском помещении. Пара продолжила двигаться еще несколько тактов, пока Медоед не поймал ритм и, пристроившись за удивительно подвижным и вертким Эдвеллом, не положил руку ему на затылок.
Эдвелл под давлением силы и магии отлип от Флая, и парень сразу упал. Прямо на Рести! Она чудом удержалась на своих двоих — по счастью, удобные туфли на низком каблуке выдержали, да и Флай все-таки весил не как агенты-здоровяки. Женщина с трудом отволокла молодого агента к стене, села, уложив его голову к себе на колени и попросила вздрагивающим голосом:
— Муха, ты давай живи… Ты не спеши туда, хорошо? Тебе слишком мало лет, ну куда ты торопишься?
Он ей не особо нравился, этот маленький поганец. Разбередил душу, попытался втолковать то, о чем давно перестала думать, внезапно заставил вернуться к собственным дневникам и стихам, надежно похороненным в недрах огромного шкафа в родительском доме. Он не так уж ей был по душе, максималист и торопыга, не спешащий, однако, заглянуть вглубь и в суть вещей. И она давно убедила себя, что вообще не склонна доверять мужчинам, тем более — магам, тем более — менталистам, чего уж там. Нечего лезть в чужие мысли и сердца, копаться в размышлениях и чувствах! Это слишком личное, чтобы давать посмотреть на это каким-то там мальчишкам, которые служат без году неделя, а уже имеют собственное мнение!
Он совсем ей не нравился.
Но Рести не была готова к тому, чтобы Флай умер у нее на руках. Этот невысокий, подвижный, вечно куда-то бегущий и торопящийся, этот, забавный, хоть порой и занудный. И в общем-то хороший и порядочный человек.
Разве можно просто так его отпустить?
Но пламя на свечке колыхнулось и погасло, оставив после себя слабенькую рыжую точку-искорку и легкий дымок.
Нет!
— Нет, Флайминг Лид, — строго сказала Рести, — я тебе еще не доказала, что ты не прав. Я знаю: ты будешь жить. Я знаю еще одну вещь, и скажу ее тебе сейчас: скоро будет очень важный для тебя момент, когда надо будет признаться в любви, так вот, Я ЗНАЮ! Я знаю, что в этот момент тебе будет нельзя спешить, вот ты и не спеши! Слышишь? Я хочу, чтобы ты не спешил!
Она хотела знать вопреки всему. Вопреки своему чувству острой и горькой потери, вопреки реальности. Пусть он будет жив!
Пока Рести уговаривала Флая и ждала, что искорка разгорится, а не погаснет, Руис Орлео довольно-таки бестолково крутился вокруг другой пары: Кокуса и Эдвелла. С Медоедом Эдвелл уже не танцевал, а боролся, но силы-то, силы у них были примерно равны. Когда Кокус поднажал, вокруг все заскрипело, зашипело, а две большие лампы на потолке заискрили и лопнули. Склад погрузился во тьму. В ней только и слышалось, что тяжелое дыхание, а затем прозвучал выстрел, и все смолкло.
Рести, одной рукой обнимавшая Флая, вдруг ощутила, как тот пошевелился. То ли от выстрела вздрогнул, то ли что? Другой рукой она нашарила в кармане плаща фонарик и посветила — рука дрожала, луч плясал от стенки к стенке, пока не поймал отражение в зеркале.
В нем Рести и увидала, как Руис держит обмякшего Эдвелла сзади, под руки, а Медоед стоит напротив с пистолетом полицейского.
— Спасибо, — сказал он Руису. — Теперь вижу, что иногда штука полезная. Время от времени.
— Всегда пожалуйста, — ответил Орлео, укладывая Эдвелла на пол — не роняя и не швыряя, а почти бережно. — Как там Лид, агент Сольвинс?
— Просто Рести, — хрипловато ответила Рести и заглянула в лицо Флая — оно показалось ей мертвым. — Лид…
Она попыталась нащупать пульс на шее, затем склонилась над юнцом, чтобы уловить дыхание — и вздрогнула, когда губы Флая зашевелились.
— Туфли, — шепнул он слабо.
Туфли! Что — туфли? Рести не поняла, при чем тут туфли и посветила на ноги Флая фонариком.
Кажется, он уже не был девушкой. Вот сюрприз… Смотреть на волосатые мужские ноги, обтянутые чулками в тончайшую ажурную сеточку, стало почему-то неловко. Ремешки впились в лодыжки, как будто слегка отекшие. Вот оно что, ему попросту больно. Но это же хорошо! Если он чувствует боль в ногах от ремешков, значит, ничего посерьезнее его просто не беспокоит?
Но положа руку на сердце — агент знала, что это не так. Она видела огонек — он едва теплился, дрожал и пригибался, и черный расплавленный воск грозил залить его, погасив навсегда. Что ж, снять с парня туфли в любом случае не помешает, даже если это (тут Рести мысленно скрестила пальцы, чтобы отвести беду) его предсмертное желание.
Орлео подошел к ним, сел рядом, переложив голову Флая на свои колени.
Рести дрожащими пальцами принялась расстегивать пряжки на туфлях.
Медоед что-то отрывисто говорил в рацию Руиса. Через минуту ногти Рести уже ныли от боли, а ремешки все не поддавались.
Вот тогда-то в складское помещение и вошел Миллс. Вспыхнул свет, словно лампы не превратились в стеклянное крошево. Светились сами стены, и зеркало, мутное, в отпечатках множества рук, отражало этот приветливый желтоватый свет, похожий на солнечный. Затем шеф склонился над ногами Флая, и туфли свалились сами собой.
