еще туфли. Белье.
И заткнуть тот мерзкий голосок, который утверждает, что меня можно расшить жемчугами, но все одно не поможет. Более эльфийкой, чем сейчас, я не стану. А значит…
– Угу.
– И украшения.
– Ага.
Булки – вот он секрет счастливой семейной жизни. Они душат сомнения и придают уверенности в себе. В конце концов, букет у меня есть.
Был. На подоконнике.
Я покосилась на подоконник и с облегчением выдохнула, поняв, что за ночь букет если и изменился, то в лучшую сторону. Колокольчик стал ярче, да и пару бутонов выкинул, что для неживого по сути растения было удивительно. На малине наливались цветом ягоды, которые весьма себе гармонировали с белизной листьев драконьего подарочка. А тот ощутимо подрос и теперь напоминал темную бутыль с широким основанием и узким горлом, щедро усыпанную медными колючками. Из горлышка бутыли торчало с дюжину листьев. Тонкие и узкие, они слегка завивались и… Не знаю, что за оно, но деньги я заплатила не зря.
– Думаю, бабушка оценит, – Эль отлично меня понимал. – И тебе не стоит опасаться.
А вот это он зря.
Я догрызла булку – на подносе оставалось еще с полдюжины – и спросила:
– А… тебе не будет за меня стыдно?
Эль вздохнул. Поднялся. И подал руку. А потом сказал:
– Никогда.
Что ж… остается поверить.
К полудню солнце решило, что с него хватит. А из подвала выползла крыса. Она была толстой, ленивой и на удивление наглой, если не нашла ничего лучше, как забраться на стол и там издохнуть. Почему-то вид этой крысы, которую Глен убрал тут же, вызвал в душе смутное беспокойство. И перестало вдруг раздражать платье из эльфийского шелка, удивительно совершенное, слишком уж совершенное, как по мне.
Прическа. Жемчуга.
Все это, начиная от туфель и заканчивая темным камнем, который вплели в волосы и теперь он спускался на мой лоб, прилипнув к нему – тянуло немедленно оторвать, перестало вдруг быть важным. А вот крыса… у меня не было крыс.
Так я думала.
Ее обнаружил маншул. И издал протяжный низкий звук, то ли мяв, то ли рык.
Он запрыгнул на стол и ходил кругами, а длинный хвост его подергивался, а крыса, тогда еще живая, следила за мертвым котом. Она не скалилась, она сидела смирно и смотрела. И я тоже смотрела. Пыталась отрешиться от зуда, который вызвала серебряная пудра – без нее, оказывается, в свет никак неможно выходить, – и смотрела.
И все равно пропустила момент, когда крыса дернулась и, завалившись на бок, заскребла лапами.
– Что у вас тут… – Глен, на котором фрак смотрелся вполне даже прилично, добавил пару слов, с фраком не увязывавшихся.
А крыса издохла.
И маншул, верно решив, что свой долг исполнил, спрыгнул на пол.
– Пакость какая, – Глен поднял крысу за хвост и поморщился. – Ты бы амулет защитный купила, что ли…
Защитный амулет у меня имелся, но говорить я ничего не стала.
Я поднялась в свою комнату. Открыла шкаф. Вытащила несколько запылившуюся шаль, впрочем, пыль моментально впиталась в нежные лепестки флердоранжа. Обернув шаль поверх эльфийского шелка, я подошла к зеркалу.
– Сделай… что-нибудь, чтобы в тему.
Странно разговаривать с платьем, но если уж в нем есть частица божественной сути, то почему, собственно говоря, и нет?
Цветы потемнели.
Истончились и – шаль изменилась. Она потекла, расползаясь по ткани, истончаясь, превращаясь в точную копию платья. Или не копию? Пара мгновений, и ее не стало, разве что появился поверх текучего темного шелка черный же узор, заметный, только если приглядеться.
– Спасибо.
Мне стало спокойней. Определенно.
Прекраснейшая леди Алауниэль пребывала в крайне дурном настроении, основной причиной чему была единственная и горячо любимая – а в приличных эльфийских семьях иное невозможно – свекровь, визит которой, следовало признать, несколько затянулся.
А все почему?
А все потому, что ее дорогому мальчику категорически не повезло с супругой, которая мало того что относилась к презренному людскому роду, так еще и умудрилась быть некромантом.
И божественное благословение заработала.
Малый Совет в лице трех знакомых, к которым леди Алауниэль обратилась с просьбой о возможности расторгнуть нелепый этот брак, ответил категорическим отказом. Большой, скорее всего, сочтет повод недостаточно веским, а если и снизойдет, то не скоро.
Корона и вовсе предпочитает не вмешиваться в личные дела подданных, будто не понимает, что от благополучия их зависит благосостояние самой короны. А о каком благополучии может идти речь в браке с человеком?
Это не брак – фарс. И леди Алауниэль всенепременно найдет способ его прекратить.
Она подавила вздох. Окинула взглядом дом, который был в той мере совершенен, чтобы не раздражать ее еще более. Правда, в последние недели совершенство его подверглось немалым испытаниям, но леди Алауниэль с честью их вынесла. И не позволила испортить фасад совершенно варварскими подвесными горшками, в которых росли совершенно варварские петунии.
И хризантемы в бронзовых цветочницах убрала.
Гостевыми покоями, конечно, пришлось пожертвовать, но потом, позже, леди Алауниэль с огромной радостью избавится от всей той позолоты и фарфора, которые в них скопились.
Но с Тири следовало что-то делать. Даже если смириться с мыслью – а смиряться у леди Алауниэль всегда получалось плохо, – что развод невозможен, то добиться раздельного проживания куда как проще. А там, лет через пять или десять, поднять вопрос снова… и снова… и в конце концов… главное, чтобы Тири понял: мама не желает зла.
– Дорогая, у тебя такое выражение лица, будто тебя пучит, – сама леди Эрраниэль излучала спокойствие и очарование.
И кажется, совершенно не смущалась, что любовник ее был полукровкой на треть моложе ее самой. А ведь даже не спросила, желает ли леди Алауниэль принимать это существо в своем доме. Любовник щурился, крутил коротко стриженной – будто нарочно, чтобы подчеркнуть свою дефективность, – головой.
– Меня не пучит.
Застыли розы.
И хрустальные эустомы, которые леди Алауниэль лично расставляла в вазы, добиваясь того совершенства композиции, когда и примитивным особям становится понятно ее совершенство.
– Как знаешь, – легко согласилась леди Эрраниэль. – Но если все же пучит, у меня есть совершенно чудесное средство. Газы выйдут, и все.
– У меня нет газов!
– А выглядишь так, будто есть. Дорогая, в этом нет ничего стыдного, иногда лучше испортить воздух, чем кому-то жизнь.
– На что вы намекаете?
Супруг, который из отведенного ему – за спиной леди Алауниэль – места умудрился как-то оказаться у стены, сделал вид, будто не слышит. И вообще он думает не иначе как о судьбах мира, а мизинец в ноздрю засунул исключительно затем,
