По телевизору за моей спиной шел футбольный матч. Время от времени отец смотрел, какой счет. Игра не вызывала в нем такого восторга, как у большинства болельщиков. Хороший поворот событий, и они тут же вскакивают с трибун, победоносно вскидывая руки над головой.
Ни разу не замечала такого за отцом — ни в футболе, ни в науке. Он всегда был спокоен и невозмутим. Наверное, с тех пор, как потерял маму.
Мама любила спорт. По крайней мере, так говорил отец. Поэтому он и смотрел футбол.
— Папа?
— А? — Он окунул крекер в чили.
— Парней что, клеймили?
Он фыркнул:
— Нет, конечно!
— Ты видел шрамы у Ника и Сэма? Те, что похожи на буквы?
— У них много шрамов.
Диктор объявил что-то о мяче вне игры, но я его дальше не слушала. Отец опустил ложку и посмотрел на меня.
— Кстати, я хотел поговорить с тобой… Не стоит сильно баловать Каса, хорошо? Почему бы тебе просто не приносить ему книги? Он до сих пор не закончил ни один проект, и в его комнате сам черт ногу сломит.
— Кас не любит читать.
— Ну… — отец почесал затылок и вздохнул. — Тогда попытайся дать ему то, что его займет. — Вокруг его глаз снова пролегли морщины.
— Ты хотел поговорить только о Касе?
Позади нас, в телевизоре, бушевала толпа.
— Да, только о нем.
— Коннор приедет? — спросила я.
Отец боролся с кучкой крекеров, стараясь не смотреть на меня.
— Папа?
— Да. Завтра. Он и Райли.
Коннор был начальником Подразделения, а Райли — его заместителем.
— Они хотят осмотреть парней, — продолжил отец. — Узнать, как все продвигается.
— Теперь они их заберут, да?
Хоть я и хотела, чтобы парней отпустили, но лаборатория, графики и тесты стали незаменимой часть моей жизни, как и их. И теперь от мысли, что их скоро заберут, меня переполнили смешанные чувства.
Отец пожал плечами.
— Я не буду вмешиваться. Еще не время.
— Куда их заберут?
— Этого я тоже не знаю.
Я не могла представить Сэма в реальном мире, покупающим пончик в кофейне, читающим газету на скамейке в парке. Других — может быть. Кас мог стать тусовщиком и бабником. Ник был воплощением засранца, пусть и красивого. А Трев однажды сказал мне, что если когда-нибудь выйдет, то пойдет в школу и будет изучать английскую литературу.
Но Сэм…
— Их когда-нибудь отпустят?
Папа снял очки и потер переносицу.
— Не знаю, Анна. Правда, не знаю.
Я почувствовала, что разговор окончен, и заткнулась. Мы поели, я вымыла посуду и вытерла стол, а папа ушел в гостиную. Я закинула белье в стиральную машину.
К тому времени на часах перевалило за восемь и снаружи потемнело. В своей комнате наверху я перелистала каналы и не нашла ничего стоящего. У меня даже книжки новой не было. Поскольку вся работа по дому была выполнена, я решила сделать новый набросок в мамином журнале.
Лежа на животе на кровати, я открыла последний из моих эскизов. На нем была изображена девушка в лесу и ветви клена, тяжело прогибающиеся от снега. Силуэт девушки был размытым, выцветшим и клубящимся, как ленточки дыма. Будто она исчезала с каждым новым дуновением ветра. Быть потерянным или разбитым — главная тема моих рисунков уже около года, с тех пор, как по выходным я стала ходить на уроки живописи в местном колледже.
Но не посещение занятий открыло новый источник вдохновения, а разговор с Тревом.
Мой учитель отметил, что я обладаю редким талантом, но еще не раскрыла своего потенциала. Сказал, что мне не хватает вдохновения. Я, как всегда, спустилась в лабораторию, чтобы выпустить пар, и поговорила с Тревом.
— Не понимаю, — сказала я ему, прислонившись к кирпичной стене между его комнатой и комнатой Каса. — Недостаток вдохновения? — вздохнула я. — Что это значит?
Подойдя к стеклу, Трев принял точно такую же позу, так что мы стояли друг к другу боком.
— Это означает, что ты рисуешь то, что видишь, а не то, что чувствуешь.
Глядя на него, я скрестила руки на груди.
— В моих набросках мамы предостаточно эмоций.
Его янтарные глаза потеплели.
— Но ты не знаешь свою мать. Ты знаешь только то, что слышала, и то, что ты скучаешь по ней. Как насчет того, чего хочешь ты? Твоих надежд? Твоих мечтаний? Твоих увлечений? — Он повернулся ко мне лицом. — Твой учитель намекнул копать глубже.
Выражение его лица из полностью понимающего и открытого стало сдержанным, будто он молчаливо побуждал меня к чему-то. Он не договаривал, потому что иначе все было бы слишком просто.
Я прислонила голову к стене и уставилась в потолок, на трещины в плитке. Трев любил опутывать свои советы философией. С ним никогда не было просто.
Проблема была в том, что я не знала, чего хочу от жизни. Мои увлечения? Мальчики, лаборатория, отец, выпечка. Но зарисовывать тыквенный пирог было бы чертовски скучно.
Думаю, Трев понял это по моему лицу, потому что добавил:
— Начни с того, что тебе не нравится. Как думаешь, злость и раздражение легче выразить?
Той ночью, вернувшись в свою комнату, я открыла альбом и уставилась на чистый лист. Что меня раздражало? Смерть моей мамы, да, но мне нужно было что-то новое.
И тогда я поняла: Ник. Ник меня раздражал.
Карандаш с пугающей скоростью начал скользить по бумаге. Рисуя, я чувствовала огонь в своей руке, покалывание в кончиках пальцев, будто вся моя страсть перетекала на страницу.
В итоге у меня получилась одна из лучших картин, что я когда-либо рисовала. На ней Ник стоял посреди пустынной улицы, в окружении осколков стекла и битых бутылок. Я была так горда эскизом, что даже захотела показать его Нику, но потом решила, что он обидится или просто возненавидит его.
Однако следующей ночью я показала набросок Треву. Он перевел взгляд с рисунка на меня и кивнул в знак одобрения.
— Так держать, — сказал он тихо, чтобы другие не смогли нас услышать и рисунок остался нашей тайной. — Продолжай в том же духе и станешь следующей Ванессой Белл.
Я ухмыльнулась, но внутри вся сияла. Ванесса Белл была замечательным художником, одним из моих любимых. А еще она была сестрой Вирджинии Вульф, любимого писателя Трева. Это был лучший из возможных комплиментов.
С тех пор мои рисунки изменились. К лучшему.
Но сейчас я сидела перед чистым листом и смотрела, смотрела, смотрела. Иногда мне просто начать рисовать, иногда — мне нужен толчок. Я не могла вечно надеяться на помощь Трева. Я схватила с комода "Traveler" и, перелистав глянцевые страницы, остановилась на развороте с тихой итальянской деревушкой.
Я начала прорисовывать здания, добавила свет от старого уличного фонаря. Нарисовала традиционное итальянское кафе с крошечными столиками на двоих, окошки с цветами, велосипеды с корзинками и зубчатые навесы.
