— Порой это благо — оставаться невидимым.
Когда в пахнущей цветами ночи раздался звон, Рейдж посмотрел на башню с часами на колдвелловской площади. Остановившись, он вспомнил о весьма гостеприимной даме лёгкого поведения, что жила в трех кварталах отсюда.
— Брат, прошу простить, но я должен быть в другом месте.
Дариус тоже остановился.
— Полагаю, речь не об охоте.
— Подождёт до завтра. — Рейдж пожал плечами. — Эта война никогда не закончится.
— Да, учитывая твое отношение.
Когда Дариус отвернулся, Рейдж схватил мужчину за локоть.
— Хочу отметить, что этой ночью я сразил двух лессеров. Или ты думаешь это пятна от чернил?
Рейдж предоставил рукав пальто из кожи на оценку. Но Дариус даже не посмотрел на него.
— Ты постарался, брат мой, — сказал мужчина ровным тоном. — Я так горжусь тобой.
На этом Дариус высвободил руку и направился в сторону берега реки. Рейдж посмотрел в его сторону. И пошел в противоположную.
Только спустя какое-то расстояние он смог успокоиться и дематериализоваться к женщине, которая никогда не отвергала его развратные приставания. Он убеждал себя, что именно гнев на излишнюю уверенность в своей правоте, присущую Дариусу, мешал ему сосредоточиться.
В эту ложь он почти поверил.
Глава 3
Следующим вечером, после захода солнца и в безопасной тьме, Никс открыла парадную дверь фермерского домика их семьи. Толкнув москитную сетку, она вышла на крыльцо, и дверца с треском вернулась на место.
Никс всю жизнь слышала этот звук, каждый ее этап был связан с ним. Детство. Юность до превращения. Взросление. Сейчас… как бы ни называлось это время.
Жанель ушла больше пятидесяти лет назад…
Москитная сетка снова открылась и закрылась, и Никс знала, кто вышел из дома. Она надеялась провести какое-то время в одиночестве, потому что дневные часы тянулись бесконечно долго. Но молчаливое присутствие дедушки тоже ее устраивало. К тому же, он здесь не задержится.
— Ты в амбар? — Не оглядываясь, спросила она. — Рановато сегодня.
Вместо ответа он с кряхтеньем сел в один из плетеных стульев, сделанных собственными руками.
Она нахмурилась и посмотрела через плечо.
— Ты не собираешься работать?
Дедушка достал трубку из кармана рабочей рубашки. Мешочек с табаком уже был в его руке. Заполнение трубки — слишком интимный ритуал, чтобы пялиться во все глаза, поэтому Никс опустилась на верхнюю ступеньку крыльца и посмотрела поверх лужайки на амбар. За шипением старомодной зажигалки последовал знакомый запах табака.
— Когда ты уходишь? — спросил он.
Никс развернулась. В отличие от хлопка москитной сетки или запаха табака из трубки, голос ее дедушки был едва уловим. И не удивительно, что она не сразу смогла сложить тихие звуки в слова и предложение.
Но потом она покачала головой.
Но не в качестве ответа.
Дедушка поднялся и подошел к ней, выпуская на ходу дым, который поднимался над его головой и растворялся в воздухе. Она подумала, что он хотел обратиться к ней, но он прошёл мимо, спускаясь по лестнице и ступая на молодую зелёную траву.
— Прогуляйся со мной, — сказал он.
Никс вскочила и встала рядом с ним. Она не помнила, когда в последний раз он просил ее о чем-то, тем более — составить ему компанию.
Они молчали по пути к амбару, и дедушка открыл боковую дверь, оставляя главные входные ворота нетронутыми. Никс вошла в холодное тёмное пространство, заполненное запахом дерева, и ощутила, как гулко забилось ее сердце. Это была святая святых их дедушки. Никто не входил сюда.
Вспыхнули лампы на потолке и стенах, и Никс попыталась сдержать изумленный вздох. Небольшие лампочки были подвешены к стропилам, сияя как далёкие звезды галактики, другие старомодные светильники испускали жёлтый свет. Сделав глубокий вдох, она не смогла устоять на месте и подошла к двум строительным козлам в центре помещения.
На них располагалось произведение искусства.
Гребные лодки Адирондака являлись наследием великого прошлого, первая была создана в середине 1800-х для спортивных интересов богачей, что приезжали к озёрам и горам севера штата Нью-Йорк. Спроектированные под двух пассажиров и их багаж, с низкими бортами и шире чем каноэ, а весла расходились накрест от центрального сидения, предназначенного для проводника.
Хотя за последние сто семьдесят лет многое изменилось, оставались те, кто ценил старинные ручные работы, и ее дедушка служил небольшому списку постоянных клиентов.
Никс пробежала пальцами по длинным кедровым планкам вдоль борта.
— Ты почти закончил ее. — Она прикоснулась к рядам крошечных медных гвоздей. — Она очень красивая.
На козлах для пилки дров стояли еще четыре лодки: две из них получили первые слои ласкового покрытия, через которое проступали медовый цвет дерева и его текстура. Еще одна представляла собой только каркас. А последнюю он чинил.
Никс развернулась. Дедушка стоял перед разложенными инструментами, мерцающая выставка зубил, молотков, шлифовальных станков и хомутов расположилась у стены амбара, возле длинной рабочей поверхности. Все лежало на своём месте, и там не было ничего электрического. Дедушка делал лодки по старинке… с викторианской эры, когда он начал, и по сей день. Та же техника. Неизменная дисциплина.
— Когда ты уходишь? — спросил он.
Сосредоточившись на нем, Никс осознала, что часто опускала глаза, когда он находился рядом. Отчасти виновата была его невероятная сдержанность и, как ей казалось, что он не любит внимание. Но по большей части — ей казалось, что он мог читать ее мысли, а она предпочитала держать их при себе.
Мог он читать ее мысли или же нет — неважно.
Она бы не хотела знать об этом.
Боже, он постарел. Сейчас его волосы были белее снега, лицо осунулось, но плечи были расставлены, как и спина. У них было еще время. Вампиры должны начинать беспокоиться с первыми признаками физического старения. После этого, как правило, увядание происходило на глазах.
— Дедушка, — сказала она.
— Не ври мне, внучка. И здесь есть другие, о ком нужно думать.
Разумеется, он говорил не о себе. Проблема была в Пойзи, она ее тормозила. Как обычно.
— В полночь, — ответила Никс. — Я хочу уйти в полночь.
— Я слышал, как ты говорила с тем претрансом. Он рассказал, где находится колония?
— Его было сложно понять, но кажется, я знаю, куда идти.
— Он уже ничего не говорит.
— Он умрёт к рассвету. — Никс потерла глаза. — Пойзи сойдёт с ума. Ей нужно перестать спасать всех и вся. Это же не щенок, которого можно оставить.
— Твоя сестра свободно открывает сердце миру. Таков ее путь.
— Ей нужно завязывать с этим. — Чтобы сдержать проклятье, Никс обошла гребную лодку, ботинки с громким стуком опускались на голые половицы. — Или хотя бы попытаться.
— Жанель тоже остается собой. И обвиняя Пойзи в попытках спасти всех, может тебе последовать собственному совету и отказаться от ночного путешествия.
— Как ты можешь так говорить? — Никс посмотрела на своего дедушку. — Жанель застряла в той тюрьме…
— Она заслуженно попала туда.
— Нет, это не так… — Никс заставила себя успокоиться. — Она не убивала того мужчину.
Дедушка припал к трубке, выпуская дым, который поднялся в воздух и затем растворился. Его лицо было спокойным и собранным, и Никс, чувствуя контрастный гнев, была вынуждена отвести взгляд.
— Я быстро вернусь, — сказала она.
— Более вероятно, что ты вообще не вернёшься, — ответил он. — Никсанлис, ты должна держаться в стороне от этого. Это слишком опасно.
***
В одиннадцать пятьдесят три Никс устроила последнюю вещь в своем рюкзаке. Она сложила две бутылки воды, шесть протеиновых батончиков, фонарик, флисовую кофту, чистые носки и зубную щётку. Причем щётку — по глупости и в последний момент. Разве ее должно волновать здоровье зубов и свежее дыхание?
