Сидхены — полые холмы, потусторонние владения сидхе, куда они ушли, поделив Ирландию с людьми.
"Никому не будет беды о того, что ты откроешь своё имя" — сидхе, как и мифические персонажи других народов, весьма трепетно относились к своим истинным именам. Назвавший по умыслу или неосторожности имя фейри, мог жестоко за это поплатиться. Так было, к примеру, в истории о короле Муйрхертахе и его жене-фейри.
Имя Мэдб (Мэйв) переводится, по одной версии, как "одурманивающая", "чарующая" или "отравляющая".
"Болезнь моя одна из двух, против которых врач бессилен: так сказал Фахтна Айлилю" — в саге "Любовь к Этайн" лекарь Фахтна сказал влюблённому в королевскую жену Этайн Айлилю: "У тебя одна из двух смертельных болезней, против которых врач бессилен: либо болезнь любви, либо болезнь ревности".
"Бельтайн явился мне своевременным средством" — в Бельтайн достаточно было провести вместе ночь, чтобы считаться мужем и женой.
Советы
Крадучись обогнув дом, я проникла внутрь через неприметный лаз и осмотрелась. Вино и мёд клонили головы пирующих не хуже сонных зелий сидхов. Наши гости, как и было обещано, не доставили хлопот, большинство уж улеглись на застеленные лавки. Вожака их не было средь них, видно, не захотел возвращаться в душный дом. Пускай.
Отец и мать, верно, уже спали. Зато братья, вопреки обыкновению ложиться рано, ещё оставались промеж пришлых, негромко переговариваясь о чём-то неслышном, лишь младший сидел поодаль, подперев руками тяжёлую голову.
Помнится, уже тогда оцарапало при взгляде на братьев дурное, тревожное, да за своими заботами становишься слепа и глуха к другим — так уж человек устроен, справедливо ли, нет, — о том не мне судить.
Потерянная, смущённая, ищущая ответы на невысказанные вопросы, куда я могла пойти, как не в дом на пригорке?
Орнат не спала. Казалось, занятие это было вовсе ей не свойственно.
Заунывно выпевало веретено в опущенной руке.
— Что, за советом пришла, невеста? — спросила Орнат, не поднимая седой головы.
Меня смутило её обращение. Орнат не была на пире, не видела безымянного гостя и взоров, что он бросал на меня… Верно, прабабке приспела охота подшутить надо мной, до девятнадцатой весны не нашедшей себе мужа, — так я рассудила, утишив смятение.
— Молчишь? Ко мне не приходят молчать. Говори, что принесла на языке. Или уноси прочь. Гранья большая охотница выслушать вздор.
Неприветный прием оттолкнул к порогу. Впервые прабабка отказала мне в совете. Лишь тогда, растерянная неласковым обхождением, увязывая в узел рассыпанные мысли, поняла, насколько привыкла рассчитывать на помощь всеведущей Орнат, и как беспомощна оказалась, лишившись её, точно брошенный матерью ребёнок.
Неспешно таяла кудель. Наскучив молчанием, Орнат подняла глаза, и я увидела, что она вовсе не сердита. Впервые мне случилось застать её опечаленной.
— Так чего ты хочешь от меня, Мейвин? Ведь не мне назавтра идти до рассвета собирать май, чтоб назваться невестой красивого чужака… иль запереться в доме, слушать попрёки Граньи да голос собственных сомнений.
У меня пресеклось дыханье.
— Откуда ты знаешь об этом?..
— Мейвин, Мейвин, я знаю многое из того, о чём предпочла бы не ведать… Что тебе в том чужаке? Он хорош для Граньи… но хорош ли для тебя?
— Кажется, я полюбила…
Орнат обидно усмехнулась моей нерешительности. В досаде я закусила губы.
— Так кажется иль полюбила?
— Кажется… полюбила! — запальчиво выкрикнула, стремясь что-то доказать — больше себе, чем ей…
— Ну-ну… — промолвила Орнат. — Мейвин, он пришёл и уйдёт, а боль останется. В его жизни уже есть одна большая страсть, и это не ты. В битве между вами она всегда одержит победу.
— Эта женщина…
— Разве я говорила о женщине? Ты пришла сюда выслушать совет, но не слышишь меня, Мейвин. Я не скажу тебе того, что ты желаешь услышать. Хотя бы потому, что ты и сама этого не знаешь.
И в этом она была права.
— Но отчего ты не хочешь помочь мне?!
— Этот выбор ты должна сделать сама, никто не станет решать за тебя… и не спрашивай больше, почему так.
— Но как же он?.. — прошептала еле слышно, так, что можно было лишь угадать по губам.
— Кто — он?
— Ты понимаешь, о ком я…
— Ничего-то ты не знаешь, — устало покачала головой Орнат. — Ведь на майские костры нет его власти. Не бойся его гнева или мести. Он из тех, кто сам вершит свою судьбу… но не в этот раз.
— Так кого из них мне выбрать?..
— Я предпочла б, чтоб ты никогда не знала обоих! — горько воскликнула Орнат. — А теперь уходи!
Хоть весна выдалась тёплой, в доме Орнат я продрогла, точно из мая попала в ночи Самайна. Странно, но стоило шагнуть за порог, холод отступил.
Я закрывала глаза и понимала, что совсем не помню лица того, кому почти обещалась принадлежать. Черты расплывались, точно я смотрела из-под воды. Взор слепил блеск доспехов и оружия, корона золотых волос…
Но стоило отпустить мысли на волю, как мне являлся иной образ. И точно наяву: снежная буря во взгляде из-под чёрных ресниц. Тихий голос и усталая улыбка.
"Ты — моё спасение и моё предназначение…"
"Потерять ту, которую любил…"
"Ты носишь её имя и не уступишь ей в красоте".
Я так хотела, чтоб он навестил мой дом ночью накануне Бельтайна…
И прождала до рассвета, без сна, по мгновеньям растрачивая надежду…
Он не пришёл.
Бельтайн
Как знать, чем обернулась бы моя судьба, приди он в ту ночь?
Да что толку гадать о несбывшемся?..
Не меня одну сдерживали запреты. И он, осенний вольный ветер, также сделал тогда свой выбор…
Обо всём том мне ещё предстояло узнать… много позже…
А пока…
Пока в домах гасили огни, относили загодя собранные дрова на вершину самого высокого холма в округе и там раскладывали костёр Бела. С восходом солнца пришли друиды, чтоб возжечь чистое пламя нового лета, чтоб просить процветания и благоденствия. Пусть не будет земле нашей ни засухи, ни града, ни ливня, пусть полнятся дома детьми, хлева приплодом, леса и поля изобильны будут плодами, зерном и дичью…
Чуть позже вокруг костра трижды проведут по одной скотине от каждого стада, чтоб отвадить падёж и мор. Трижды пройдут вкруг очистительного пламени все люди, не запятнавшие себя позором и преступлением, и затеплят огонь в очагах, взяв по искре. Тогда же и принесут добровольные жертвы, и друиды будут следить за исполнением ритуала.
Впервые я не спешила бежать из дому. Отец и братья давно уж поднялись на холм — положение обязывало. После старцев друидов им — первый почёт. Матушка торопила, сердилась, покрикивать стала. Ясно отчего: боялась, что упущу мужа долгожданного. А соседские дочки, хоть не столь собой удались, хитрей да хватче. Тут им и Бельтайн приспел кстати. Как не попытать счастья? Глядишь, вдруг да и окажешься, нежданно, княгиней? А нет, так подругой удачливого вожака, и как иначе, с такими-то славными преданными воинами. Так думала матушка, и не нужно было обладать особыми уменьями, чтоб услышать её мысли.
Наскучив дожидаться дочь, так некстати неловкую и нерасторопную, матушка сама высказала сокровенное:
— Мейвин, ты одна у нас дочь, и кому, как не тебе, желать бы нам добра? Разве мы тебя в чём неволили? Разве отдали б тебя за старика, урода, подлеца, выгадывая нам, не тебе, благо? Верно то, что прежде мы не видели тебе достойного, а чем с никудышным мужем, лучше быть одной, — так мы судили с твоим отцом. А ведь подруги твои все уж качают колыбели, да и ты не из народа холмов, чтоб ожидать для себя неувядающей молодости и красоты! Но если гость наш не мил, какой же тебе нужен? И сама ведь не знаешь!
Я знала. Но ничего не ответила.
Вот славный выбор: меж тем, кого не люблю, и тем, кто не любит меня!
Матушка, женщина с деловой сметкой, всегда наставляла, что первое лучше. Мол, любовью своей не будешь сыта и согрета, подле холодного и неласкового — горе. А если муж достойный и к жене заботливый, то явится со временем благодарность, уважение и дружеское участие — чем плохая замена пустоцветной той любви? Ровное горение домашнего очага разумная предпочтёт дикому пожару.
