не буду искать приключений там, где они уже нашлись.
Пирожок был мягким, а сладкий творог с крупным изюмом так и таял во рту. Поев, я поблагодарила Лизу и обернулась к окну: по стеклу струились потоки дождя, академия на холме совсем утонула в ночи, и мне вдруг представилось, что сейчас ректор Холланд стоит у окна, смотрит во тьму и в руке у него мой пончик.
Так, хватит. Достаточно. Надо просто выкинуть все это из головы. Завтра я напеку пончиков, принесу в академию и передам первому попавшемуся домовому — пусть несет дальше. Я, в конце концов, не обязана разговаривать с ректором, мне платят только за то, что я приношу заказы по нужным адресам.
Беседа в стоимость не включена.
— Ты сегодня какая-то не такая, как всегда, — заметила Лиза. — Выглядишь растерянной.
Компания припоздавших гуляк заглянула на огонек, потребовала ужин навынос и, получив картонные ведерки с острыми куриными крылышками и полосатые пакеты с картошкой, отправилась продолжать веселье в другом месте. Я уныло посмотрела им вслед. Будешь тут растерянной, когда один из самых сильных волшебников королевства скажет, что в тебе полным-полно скрытой магии.
Нет, я обязательно пойду в академию. Я испеку самые вкусные пончики на свете и поговорю с ректором Холландом. Основательно так, серьезно поговорю. Если во мне достаточно магии, то он, может быть, все-таки позволит поступить на первый курс. Он сможет посмотреть и сказать, кто сковал эту магию в моей душе так, что я ее почти не чувствую.
Один из журналистов однажды сравнил магию со стихосложением. Каждого можно научить писать стихи — простенькие, про погоду, природу и любовные чары — но великие поэты это подлинная редкость. Возможно, тот, кто наложил на меня оковы, был как раз таким великим поэтом в магии. Странно только, что я этого не помню. Совсем не помню.
Возможно, это случилось со мной в далеком детстве. Когда я спрашивала родителей, почему я не помню то, что было со мной до шести лет, они только отмахивались. «Никто не помнит, — говорила мать. — Не морочь мне голову, иди лучше пол подмети». Этот ответ меня не устраивал. Я понимала, что детские воспоминания стираются с годами, но чтобы вот так, насовсем — нет, это казалось странным.
Любимые детские игрушки, какие-то встречи, улыбки родителей — ничего этого не было. Получив от матери очередной от ворот поворот, я отправлялась к бабушке: мы пекли пончики, и она рассказывала сказки, прекрасные и жуткие — о тропинках эльфов в бескрайних зеленых лугах, которые приводят в зачарованные подземные города, о зубастых плетках, которыми хлещут грешников в аду, о небесных ангелах, которые живут в хрустальных шарах за облаками. Когда я спрашивала о своем забытом детстве, то бабушка лишь улыбалась и отвечала:
— Все забывают детство, моя маленькая. Но однажды ты обязательно вспомнишь.
Мирр Шварц вышел в зал, оценил обстановку и, посмотрев в мою сторону, распорядился:
— Майя, можешь идти домой. Завтра к девяти утра — как штык.
— Как обычно, мирр Шварц, — улыбнулась я и, подняв капюшон пальто, пошла к выходу.
Ночь обрушилась на меня темной тучей: постояв под козырьком возле входа в ресторан, я какое-то время слушала шум дождя и смотрела, как свет фонарей размазывается по мостовой золотой чешуей. Возле памятника героям Оловянной войны дремал извозчик, немногочисленные прохожие шли по тротуару под зонтами, и прохладный воздух пах опавшими листьями и свежестью. Клен возле ресторана почти облетел — последний листок упрямо держался на ветке.
В доме, в котором я жила, были погашены все огни. На чердаке еще теплился свет: мои соседи готовились ко сну. Я натянула капюшон пониже и побрела по тротуару. Скоро Ивен, а потом наступит зима, и к ней надо подготовиться получше. Распотрошить копилку, купить одеяло потеплее и кофту потолще: соседи говорили, что на чердаке зимой зуб на зуб не попадает.
Ничего. Справимся. Возможно, ректор Холланд все-таки разрешит мне остаться в академии. Я ведь в некотором смысле феномен, а Королевская академия — самое место для такого…
Я не успела додумать. Из-под камней мостовой заструились дымные ленты серого тумана, складываясь в жуткое подобие осьминожьих щупалец, и одно из них рванулось вперед, пытаясь захлестнуть мою щиколотку.
Я заверещала на весь город и бросилась бежать. Второе щупальце ударило меня по спине — тело пронзило такой болью, что перед глазами на мгновение мелькнула мерзкая грязная тряпка обморока, но я все равно смогла пробежать еще немного. Вот и крыльцо моего дома, и кто-то уже открывает дверь, привлеченный моими воплями, и я…
Снова удар! Меня свалило на тротуар и поволокло по булыжникам: туманная гадина все-таки сумела схватить меня за ногу. Кто-то закричал — это была уже не я, а какой-то зевака — и вдали засвистел полицейский свисток. Меня перевернуло на спину, и я увидела, как прямо передо мной воздвиглась громадина осьминога — конечно, если бывают на свете осьминоги с бесчисленной золотой россыпью глаз по всему телу, иззубренным клювом и щупальцами, в каждой присоске которых проглядывают полупрозрачные розовые крючки.
Это было мерзко — настолько, что я даже бояться перестала. Гадина волокла меня по асфальту, я пыталась тормозить, стесывая ладони о камни, и как-то отстраненно думала, что мне сейчас надо трястись от страха, а я не трясусь. В душе воцарилось густое спокойствие: я смотрела в гадкую морду чудовища, и какое-то непостижимо далекое чутье подсказывало: пальцы на правой руке надо сложить щепотью и бросить в его сторону знатную пригоршню заговоренной соли с крупинками серебра.
У меня не было ни соли, ни серебра, но рука будто бы по собственной воле пришла в движение. В ту же минуту щупальце подкинуло меня вверх, словно осьминог хотел поиграть с добычей, и, падая к распахнутому клюву, я высыпала невидимую соль прямо в него.
Город накрыло ревом, в котором звучала боль и обида умирающего хищника, который сам не понял, как превратился в добычу. Я пролетела сквозь туман, ударилась всем телом о булыжники и потеряла сознание.
Почему-то последняя мысль была о пирожке с творогом, который мне дала добрая Лиза. Вкусный был пирожок.
* * *
Джон
Я уже лег в кровать и задремал, когда ощутил едва уловимое прикосновение к голове — по виску словно провели ледяным пером. Почти в центре Веренбурга произошел выброс магии и прорыв в пространстве, откуда незамедлительно полезла какая-то дрянь. Тело сработало сразу же так, как в него вбили на многочисленных учениях по боевой магии: подняться, одеться в
