Пых возмущённо орал. Не любит мой питомец мыться. На шум старуха вышла из дома. Забрала стоявший на перильцах ограждения ковш, заглянула в грязную корзинку, покачала головой.
– Дрыще твоё куценя, – не столько спрашивая, сколько утверждая сказала она.
Со вздохом кивнула. Мокрого, но чистого Пыха завернула в полотенце, высушивая шёрстку. «Лапушка мой», - согревая, прижала его к груди. Первая живая душа, встреченная в этом мире. Маленький, ещё более несчастный, чем я, пушистый комочек. Понять, что зверушка нуждается в лечении было не сложно. Что же делать?
– Треба, шоб оно выпило усе, бо сдохне, – бабка вернулась с деревянной ложкой в руках. В круглом черпачке плескалась тёмная жижа. – Ты куцыня тимай, а я в пасть лить зачну. Може, оклемается.
Почему-то мне казалось, что зверька нельзя принуждать. Вот интуиция вопила – нельзя с ним так! Забрала ложку у старухи, вернулась на ступеньку. Держа малыша на коленях, подсунула питьё ему под мордочку:
«Пых, это надо выпить. Иначе ты умрёшь, уйдёшь за грань, оставишь меня одну, - не зная, как объяснить маленькому существу, что такое смерть, я вспоминала разные синонимы. – Бабка предлагает поить тебя насильно. Но я так не хочу. Знаю, что ты тоже не хочешь, чтобы тебя держали. Пей сам. Ты же умный. Пей, Пых, пей!» – мысленно уговаривала я питомца.
Найдёныш вздохнул тяжко, понюхал зелье, отстранился и потряс головой. Ещё раз вздохнул и начал лакать. Останавливался, демонстрируя всем своим видом, что пойло «бе-е-е!», но вылакал всё до конца.
– Ось як ты его ублагала? – удивилась старуха и ушла в дом.
Положила уставшего Пыха на нагретое мною место, взяла корзинку и пошла её отмывать. Выбросила в мусорную кучу грязную траву, порадовалась, что не пострадала берестяная коробочка и, поливая из битого горшка, смыла всё, что осталось. У крыльца перевернула, чтобы просохла. Взяла зверька на руки и сама сжалась в комок. Солнце село. Хоть и было еще светло, но стало зябко. Да ещё и в воде прохладной наплюхалась, отмывая переноску. А в дом нас никто не зовёт.
– На, поснидай, та лягай почиваты, – старуха протягивала мне ломоть хлеба и кружку.
Глазами показала на Пыха. Он тоже есть хочет.
– Ни. Ему до утри исты незя. Треба, шоб брюхо споковалось.
Есть очень хотелось. Но мне показалось, что по отношению к голодному питомцу поужинать будет нечестно. И я отрицательно покачала головой. Старуха равнодушно пожала плечами и поманила меня за собой.
В углу просторных сеней стоял приземистый широкий сундук. На него старуха кинула висевший тут же тулуп.
– Лягай! – коротко бросила и ушла в дом.
Легла. И Пыха под бок положила. Повозилась, устраиваясь. Под голову, вместо подушки, подвернула рукав. Нащупав свободный край, прикрыла им ноги.
Всё лучше, чем под открытым небом у реки, решила я и уснула.
Глава 3
«Пых, ты мешаешь!»
Малыш играл с метёлкой длинной камышины, вытаскивая её из охапки, которую я волоком тащила в горку.
Мы уже десять дней живём в доме бабы Марыси, и я как могу помогаю ей по хозяйству. Вчера старуха с самым невинным видом пожаловалась, что прохудилась крыша на сарайке и ближайший дождь зальёт кур. Если бы в курятнике жил один петух, то ни за какие коврижки не взялась бы за муторное дело восстановления крыши. Заросли камыша росли под горой, на которой стояла бабкина хата, у тихой речушки, вытекающей из деревенского пруда. Сколько раз за сегодня я уже спустилась к реке и гружёная поднялась назад? Со счёта сбилась. По колено в грязи старым серпом срезала длинные стебли, связывала их потрёпанной холстиной и тащила во двор.
Зловредный петух, взгромоздившись на забор, злорадно наблюдал за моей каторгой. За эти дни жизнерадостными воплями в четыре утра он разбудил во мне жажду убийства. Мерзкая скотина встаёт раньше солнышка, взлетает на крышу над моей головой и начинает перекличку с деревенскими петухами. Причём отвечает каждому. Сволочь!
Но в сараюшке, помимо горлопана, ютился и его гарем из шести курочек. Бабка ежедневно к миске каши выдавала на завтрак сваренное вкрутую яйцо, которое я по-братски делила с найдёнышем. Малышу расти надо, а значит, нужен белок и жиры животного происхождения. От овощей и каши не окрепнешь.
Та первая ночь на сундуке нас сроднила. Произошло нечто невероятное. Я осознала, что малыш действительно слышит мои мысли, обращённые к нему. А я понимаю его желания. Бабкино зелье успокоило расстройство кишечника, и Пых проснулся довольным жизнью, хоть и жутко голодным. Хорошо упревшая пшённая каша, ломоть хлеба, кружка молока и яйцо показались мне царской едой. Отыскав вчерашнюю ложку, объявленную хозяйкой опоганенной зверем, отложила туда немного каши, накрошила желток и залила молоком. Белок прибрала в берестяную коробочку, чтобы до обеда, который, надеюсь, будет, покормить ещё раз.
Кормила меня баба Марыся хорошо. В обед щи наливала, где попадались кусочки мяса, кружку отвара из трав или ягод и какой-нибудь пирожок или ватрушку. Мясо и творог тоже Пыху скармливала. Ему нужнее.
Так и жили. Что-то конкретно делать меня хозяйка не заставляла. Просто как бы между прочим сетовала то на одно, то на другое. То «огирки» привяли без дождя, то огород зарос, то двор «курья засрали». Выполняла все в меру сил и с максимумом старания. Понимала, что никто нас даром в доме держать и кормить не обязан. Хотя конкретно в доме я не была ни разу. Жили мы с Пыхом в сенях. Вернее, там ночевали. Потому что я целый день топталась по хозяйству, а зверёк бегал за мной хвостом.
А ещё старуха подарила мне целый сундук добра.
– Зроби соби спидницу якусь та камизульку, шо ли, – сказала, вручая мне шкатулку с нитками, ножницами и набором иголок.
Что такое спидница и камизулька, я решительно не понимала. Трусы, что ли, исподние? Так с радостью. Было бы из чего. Заметив мое недоумение, бабка потрясла себя за широкую юбку и полочку ярко вышитой жилетки.
Сундук был полон, но шить было не из чего. Когда-то там хранились вещи из шерстяной ткани, и прижившаяся в сундуке моль уже почти всё сожрала. Но я упрямо доставала объедки, выносила на улицу, выбивала пыль, рассматривала на свет. И вырезала то, что ещё хоть как-то могло назваться тканью. К своему удивлению, набрала таких кусков немало. Были они мрачных земляных расцветок, но мне не до жиру.
Каждую свободную минуту принималась за шитьё. Сначала одним слоем разложила все куски на тёплых досках крыльца. Покрутила, поменяла местами и поняла, что моя задумка может получиться. Так как кроить было нечего, я сразу сшивала обрезки под изделие. Юбка – прямоугольник, припосаженный на поясе с завязками на концах. Жилет – прямые полочки и спинка, соединённые по бокам вшитыми лоскутами.
Сметала на живую нитку, чтобы потом сшить через край более тщательно. За два дня управилась. У худенькой девочки одежда небольшого размера. Самые длинные швы были, когда пояс на юбку пришивала да подол подрубала.
Развесила я свой гардероб на свету и вздохнула – обнять и плакать! Разве так следует девчушке молоденькой одеваться? Ни вышивки, ни ленточки какой завалящей, чтобы эту жуть украсить. Да и само качество таково, что швы крепче самой ткани.
«Эврика!» кричал Архимед по свидетельству современников, и я бы закричала, поймав идею за хвост, но, увы, не могу. Голь на выдумки хитра, а я сейчас та самая голь перекатная. Поэтому исхитрюсь, и будет у меня нормальная одежда. По крайней мере, не рубище убогое.
Бедные японские крестьяне, такие же нищие и голые, как я, умудрялись не просто сохранять свою одежду, латая дыры, но украшать её штопкой и заплатками. Этим я и занялась. В шкатулке помимо ниток для шитья были и клубки тонкой пряжи. Выбрала самую светлую и иглу с ушком побольше. Эх, мне бы мел найти, чтобы линии разметить. Но на нет и суда нет. Буду работать на глаз.
Определила, где на юбке самые ветхие участки и поверх них нашила заплаты. Пришивала простейшим швом. Главное, чтобы стежки были аккуратные и ряды ровные. Выметала плотно по контуру лоскута в несколько рядов, выделяя контрастную рамку для будущей вышивки в центре заплатки. Узоры выбрала самые простые: листик, укропный зонтик и спираль, закрученная от края к центру. На полотне юбки получилось одиннадцать заплаток в три ряда.
