Мама сидела рядом на кровати, поглаживала меня по спине. Пыталась успокоить, вселить уверенность. Но я знала, что она и сама умирала от страха. От неизвестности. Если бы мы знали хоть что-то. Хотя бы имя. Я бы предпочла знать, что мой будущий муж — отвратительный старик, свыкнуться в дороге с этой невыносимой мыслью. Даже это лучше неизвестности. Хоть какая-то определенность. К тому же слова, небрежно брошенные Мателлином, насторожили меня. Пустая мелочь, но она могла оказаться существенной.
Я тронула теплую мамину руку, лежащую на моем колене:
— Когда он говорил про манеры… этот имперец… Почему он сказал: «Если они понадобятся?»
Мама напряглась. Я сразу почувствовала это. Теперь казалось, что ей эти слова тоже не дают покоя. Она, наконец, покачала головой:
— Я не знаю, Сейя. — Она качала головой снова и снова: — Я ничего не знаю. Как и твой отец.
— Если я стану женой высокородного имперца, разве мне не понадобятся манеры? — Я заглянула в ее лицо: — Или не женой? Мама?
Она стиснула зубы, сглотнула:
— Ты бередишь мои раны.
Мама поджала губы характерным жестом, который я знала с самого детства — так она сдерживала слезы. Но мне сделалось так страшно, что я уже не задумывалась о том, что не щажу ее.
— Почему они не позволяют кому-то из вас сопроводить меня? Что дурного в том, что я приеду в сопровождении матери? Если у них честные намерения?
Мама обмякла, даже едва заметно улыбнулась:
— Мы Контемы, Сейя. Не забывай об этом. Контемам нечего делать в столице, рядом с высокими домами. Перед нами закрыты все двери.
— Тогда почему я? Я — тоже Контем.
Мама вновь тронула мою руку:
— Надеюсь, ты все узнаешь. И надеюсь, что наш Император не может предложить моей дочери что-то низкое или недостойное. Всегда помни о том, что, не смотря ни на что, в нас течет чистая кровь. Ты истинная высокородная, Сейя, достойная встать рядом с любым из них. С любым! Ты слышишь?
Я бездумно кивала под этим неожиданным напором, но в голове забился один-единственный вопрос:
— Что недостойное? Что недостойное мне могут предложить? Мама, что?
Она отмахнулась:
— Не думай. Я верю Императору.
— Что недостойное? — я просто вцепилась в эти слова. — Стать чьей-то любовницей? Вы об этом подумали?
Мама покраснела. Казалось, она была поражена тому, что я вообще знаю подобные слова.
— Откуда в твоей голове такие глупости, Сейя? — она отводила глаза, ей было неловко. От того, что я верно угадала ход ее мыслей. — Не смей даже думать об этом!
Я вглядывалась в мамино лицо и понимала, что она лишь успокаивает меня, но сама не верит собственным словам. Она просто пыталась придать мне немного сил. Хоть на крупицу избавить от страхов. Ничего не изменить. Никто из нас не в силах противиться воле Императора, что бы он мне не уготовил. Но меня все равно неотступно преследовал вопрос: почему я? Как он вообще узнал о моем существовании? Но ответов не было.
Индат тихонько подошла, встала перед нами, сцепив пятнистые пальцы. Кивнула сначала маме, потом мне:
— Моя госпожа. Моя госпожа. Я закончила с вещами.
Мы обе обернулись в ту сторону, где стоял небольшой багажный контейнер — пустой больше чем наполовину. Я будто впервые осознала, насколько мало у меня вещей. Даже мой гардероб оказывался более чем скромным, а все лучшее уже и так было на мне. Но в дорогу я оденусь проще.
Несколько заношенных платьев, немного белья, туфли без каблука. Маленькая шкатулка с поддельными украшениями. Я давно не надевала их. Мама считала подделки дурным тоном, что они лишь позорят. Теперь я думала так же, но все равно велела положить. Кто знает, как принято там, в Сердце Империи. Я все это покупала в городе на деньги, которые откладывала с тех, что давал отец. Была совсем девчонкой, хотела наряжаться. Маме они не нужны, а мне, по крайней мере, будут хоть немного напоминать о доме. Как и старый маленький томик стихов Тита Моэнса с голографическим корешком. Вещи Индат уместились в крошечной темадитовой сумке. Я смотрела на багажный контейнер, и внутри все сжималось. Я все равно не верила.
Мама просидела со мной до самого утра. Заставила прилечь и снова и снова поглаживала меня по спине мягкой теплой ладонью. Трогала, будто отчаянно хотела набрать это ощущение впрок. Она просила, чтобы я хоть немного вздремнула. Время от времени я проваливалась в липкую дремоту, но ненадолго, потому что сердце не унималось даже в состоянии этого мнимого покоя. Не помню, чтобы хоть когда-нибудь в своей жизни я настолько переживала.
Мателлин явился ранним утром. Как же он торопился убраться отсюда! Когда мы с мамой вышли в большой зал, он стоял с отцом у окна и о чем-то говорил. Отец сдержанно кивал, но по всему было видно, как он был напряжен. Оба повернулись, когда мы вошли. Рабы с грохотом опустили на камни мой багажный контейнер, чем вызвали гнев Мателлина:
— Что встали здесь? Несите все в корвет! Живо!
Те лишь посмотрели на отца и принялись исполнять только после того, как он кивнул.
Мателин уставился на меня, а я невольно заметила, что его упругие кукольные локоны как-то поникли, растянулись. Вчерашний лоск с него несколько облетел. Сейчас он казался не столько чванливым, сколько желчным и раздраженным.
— Итак: вы готовы, госпожа?
Я молчала. Перевела взгляд на маму, будто искала защиты. Конечно, я не готова. И никогда не буду готова!
Марк Мателлин направился к дверям, шурша мантией:
— Поторопитесь. Простой имперского судна стоит денег, несовместимых с этим захолустьем.
Нам ничего не оставалось, как следовать за ним. Мама все время сжимала мою руку, и я не могла не почувствовать, что она дрожит всем телом. Мы спустились со ступеней, прошли по стартовой площадке к припаркованному у обрыва корвету, у которого терлись рабы Мателлина. Остановились.
Мама с силой сжимала мои пальцы. Смотрела на меня, не могла оторвать взгляд. А я смотрела на нее и с ужасом замечала, как из ее глаз катятся слезы. Она больше не прятала их. Сердце рвалось. Это была такая мука, какой мне в жизни не приходилось испытывать. Будто все в груди раздирали когтями. Я тоже не сдержала слез. Губы не слушались, дрожали, я не могла сказать ни слова. В голове билась лишь одна-единственная мысль: увижу ли я их еще когда-нибудь? Маму? Отца? Братьев?
Мама порылась на груди и вложила в мою ладонь крошечную пластинку чипа:
— Ты ведь сможешь разыскать галавизор? Конечно, сможешь. И мы с тобой поговорим. Будто мы совсем рядом.
Я зажала в кулаке адресный чип, даже улыбнулась:
— Конечно, мамочка! Я совсем не подумала об этом. Мы будем разговаривать очень часто, ты даже не заметишь, что я уехала.
Я обернулась к корвету и увидела, что Мателлин уже был вне себя от затянувшегося прощания. Я кивнула Индат:
— Иди в корвет. Я сейчас.
Та кивнула, направилась к кораблю, но Мателлин остановил ее:
— А ты куда?
Она опустила стриженую голову:
— Я со своей госпожой.
Мателлин нахмурился. Уставился на отца, потом на меня:
— Вы собираетесь взять в Сердце Империи этот мусор?
Я сжала зубы. Даже слезы мгновенно высохли.
— Этот мусор, ваша светлость, моя вещь, моя личная рабыня. Самая преданная рабыня, которую я ценю очень высоко. И она будет сопровождать меня. Этого Император не может мне запретить.
— Вам подыщут другую рабыню, госпожа. Соответствующей ценности. Эту оставьте здесь.
Я выпрямилась, задрала подбородок, понимая, что готова даже ударить его. О разлуке с Индат не могло быть и речи:
— Это моя рабыня, ваша светлость. И ее ценность для меня неоспорима. Если вы не хотите, чтобы моя рабыня сопровождала меня — значит, и я остаюсь. Я не стану торговаться.
Губы высокородного залегли скорбной дугой, нижняя выпятилась сильнее обычного. Он оправил мантию, брезгливо махнул рукой Индат и полез в корвет сам, не удостоив отца даже взглядом.
