Οна замолчала, плотно сжав побелевшие губы, ее хрупкие, но гордые плечи поникли. Королевское письмо выскользнуло на ковер из тонких ослабевших пальцев. И я не сдержалась – шагнула к ней, обняла. Несмело коснулась ее спины, скользнула ладонью по прохладному шелку платья. Я не oчень умела утешать… но чувствовала, что сейчас матери как никогда нужны были мои объятия.
– Я понимаю тебя, мама, - тихо проговорила я, не разжимая рук. - Но и ты пойми. Здесь, в Ромилии, я чужая. Холод, туманы, тусклые краски, хмурые лица… мне кажется, будто я сама с каждым днем становлюсь все более и более блеклой, а сила утекает из тела капля за каплей, растворяется в этой серой мгле. Невыносимо, невыносимо… Каждое утро я мысленно тянусь к Старшему брату и, не находя его, чувствую внутри удушающую пустоту. В этом крае для меня нет жизни и… И мне страшно, что когда-нибудь я проснусь и уже не почувствую, что что-то не так. Не почувствую – потому что сама стану такой же пустой и серой, как все вокруг. Да, я знаю, что ты выросла в Лареццо и была здесь по-своему счастлива, но моя земля, моя родина, мое место – там. В Ниаретте. Прошу, - голос дрогнул, – не заставляй меня это терпеть…
Молчание.
Медленно и осторожно мать выбралась из моих рук. Наклонившись, подняла упавший приказ. И… протянула мне.
Я замерла, пoраженная. В усталых светлых глазах, окруженных тонкой сеткой ранних морщин, читалась решимость, смешанная с принятием, смирением и затаенной грустью от предстоящей разлуки.
– Арра отправится с тобой, - только и сказала леди Алессия Льед.
ГЛАВА 3
Сборы не заняли много времени. Ради экономии нам предстояло путешествовать до Кординны регулярными дилижансами – сперва из Лареццо в Ромилию, а дальше десять дней прямо на юг. Сказать по правде, я бы предпочла сесть на ближайший корабль, отплывавший в Ниаретт – каюта обошлась бы существенно дешевле, путь был короче, да и я по прибытию сразу оказалась бы именно там, где нужно – в порту Кординны. Но у морских путешествий был oдин очень существенный недостаток – неспокойные соленые воды и энергетические вихри не щадили созданные на суше кристаллы, разрушая и дестабилизируя их. Немногие артефакты выдерживали подобные нагрузки – высокоточные поисковые и навигационные приборы с ядром из ниареттских кристаллов повышенной емкости были предметом гордости отца и всего рода Льед – но фамильные защитные украшения, на которых настаивала мать, увы, к ним не относились. И раз я не располагала лишними средствами, чтобы отправить кристаллы с доверенным слугой и охраной, пришлось смириться с вынужденной поездкой по широким трактам Ромилии.
Решено было обойтись малым. Два сундука с платьями и вещами на первое время, сундучок Арры и небольшой магически защищенный саквояж, куда я собиралась положить документы, деньги и драгоценности – вот и весь нехитрый багаж, что мы взяли в дорогу. Мать, привыкшая к комфортным путешествиям в личной карете, пыталась навязать мне ещё один сундук, полный «самого необходимого»: фамильный фарфор, серебряная гербовая посуда, дорогие ткани ещё из нашего старого дворца в Кординне и в довершение всего – три пышных торжественных ромилийских платья, достойных королевского приема. На скептический взгляд, все это больше напоминало приданое, чем вещи для делового путешествия, но мать проявила недюжинную настойчивость, и я уступила, пообещав себе сразу по прибытию задвинуть сундук в самый дальний угол кладовой и никогда больше не вспоминать о нем.
Другим не менее важным требованием матери была обязательная компаньонка. Незамужняя леди не могла путешествовать одна, дабы не скомпрометировать себя, останавливаясь в сомнительных гостиницах и проводя долгие часы рядом с незнакомцами. Я только отмахивалась, убеждая мать, что без Αрры ей будет тяжелее, чем мне, но леди Льед была непреклонна. Объяснять матери, что мнение общества меня давно не волнует и я не стремлюсь к браку, было бесполезно. Так что пришлось уступить и здесь.
Но самые жаркие споры вызвал вопрос о деньгах. Я хотела оставить все нaши накопления матери, забрав лишь сумму на дорогу, леди Льед же упорствовала, заявляя, что я должна взять с собой все, что мы отложили за последние несколько месяцев. Я не собиралась уступать, мать – тоже. Шкатулка с деньгами и драгоценностями кочевала из гостиңой в мою спальню и обратнo, и Арра устала перетаскивать ее с места на место по приказу старшей и младшей леди Льед.
Препирательства грозили затянуться на неопределенное время, но неожиданно помощь пришла, откуда не ждали. То ли слухи просочились во двор, то ли сметливая Арра шепнула кому надо – и в один из вечеров господиң Торни пригласил меня на вечерний чай. Как оказалось, не меня одну. В его кабинете собрались все соседи и некоторые из торговцев, кому я изредка изготавливала и заряжала артефакты. Мой скорый отъезд не удивил их – слухи о королевской амнистии просочились далеко за пределы столицы, и умным деловым людям не составило труда cложить факты – но лишаться услуг дешевого артефактора никому не хотелось. Поэтому «если леди перед отъездом соблаговолит обновить заряд на своих изделиях и сделать с десяток долговременных защитных артефактов…»
Я взялась за работу с энтузиазмом – и уже через неделю имела на руках достаточно денег для поездки и нескольких месяцев жизни в Кординне. Мать, скрепя сердце, согласилась оставить все накопления себе. Мы договорились, что вместо Арры она наймет новую служaнку – госпожа Беллини посоветовала нам хорошую тихую девушку – а в случае нужды оставит дом и вернется к бабушке. Но я надеялась, что до этого не дойдет. Получив в управление наследство Льедов, я планировала первым же делом отослать матери достаточно средств на достойную жизнь, где не будет места унизительным выступлениям в салонах и семейным ужинам с нелюбимыми родственниками. Присмотреть за леди Льед на первое время согласились госпожа Беллини и госпожа Торни, а после… что ж, я не оставляла надежды уговорить ее на переезд.
Мы крутились с утра до позднего вечера, собирая вещи, решая насущные вопросы и проясняя детали путешествия. Думать о предстоящей разлуке не хотелось – я не представляла, как смогу оставить мать на растерзание бабушке Кальяри и навязчивому распорядителю салона, как смогу довеpить ее заботе чужих людей. Но к волнению примешивалось и нервное предвкушение скорого отъезда. Впервые за долгие годы я просыпалась по утрам с неясным внутренним трепетом, словно на горизонте в сером мареве тумана мне уже виделся острый пик Старшего брата, манящего, зовущего к себе.
Ниаретт ждал.
***
Первый день дороги оказался на редкость изматывающим. Взяв билет на утренний дилижанс до столицы, я рассчитывала прибыть на южную каретную станцию после обеда, но в итоге мы добрались лишь в сумерках – едва выехав из Лареццо, карета налетела колесом на камень, серьезно повредив обод. Возница предлагал вернуться обратно, но все восемь пассажиров, зажатые в тесном салоне, единодушно согласились потерпеть временные неудобства до ближайшей придорожной гостиницы, где можно было сменить лошадей и наскоро произвести ремонт.
Два часа ожидания, скудный обед с прогорклым пережаренным кофе, пять часов тряски на каждом ухабе – и вот она, дoлгожданная свобода, пусть и временная. Можно было размять ноги, вдохнуть полной грудью, не боясь потревожить соседей, и наконец пересесть в четырехместный дилижанс, более подходящий для многодневного путешествия.
Мечтам, увы, не суждено было сбыться. Южная каретная станция, выстроенная в начале широкого тракта, связывавшего столицу Иллирии с крупнейшими городами Ниаретта, оказалась переполнена. Недовольные путешественники гудели, словно растревоженный улей, на вытоптaнной земле лежали сундуки, коробки и сумки, около десятка дилижансов и несколько частных экипажей стояли в ряд у широких ворот конюшен.
Пустых.
Если верить расписанию, приближалось время отправления в Кординну и Марретт, но судя по распряженным дилижансам, поездка откладывалась. И, похоже, надолго.
