Внезапно он вскочил на ноги — изящно, слишком быстро, чтобы уловить его действия. Светло-белые волосы упали ему на глаза. Она вспомнила, как стоя на берегу Сены, она наблюдала за лучами света в его волосах, прекрасных, как стебельки одуванчиков. Он был похож на Валентина, когда тот был молодым.
— Может быть, я хочу заключить перемирие, — произнёс он.
— Конклав не захочет заключать перемирие с тобой.
— В самом деле? После прошлой ночи? — он сделал шаг в её сторону. Осознание того, что она не могла убежать, хлынуло в неё; она подавила крик. — Мы находимся на двух разных сторонах. Мы противоборствующие армии. Разве это не то, что вы делаете? Заключаете перемирие? Либо так, либо сражаться, пока один из нас не потеряет достаточно людей, чтобы сдаться? Но тогда, может, я не заинтересован в том, чтобы заключать мир с ними. Может, я заинтересован только в том, чтобы заключить мир с тобой.
— Почему? Ты ничего не прощаешь. Я знаю тебя. То, что я сделала… ты не простишь этого.
Он снова сделал шаг, резкая вспышка, и вдруг он прижался к ней, его пальцы крепко обхватили её левое запястье, прижимая его к стене у неё над головой.
— Что именно? Разрушение моего дома… нашего отцовского дома? Предательство и ложь мне? Разрушение моей связи с Джейсом?
Она видела вспышку гнева в его глазах, чувствовала его быстро бьющееся сердце. Клэри ничего не хотела сильнее, чем ударить его, но её ноги просто не двигались. Её голос дрогнул:
— Всё это.
Себастьян был так близко, она почувствовала это, когда его тело расслабилось. Он был твердым и худым, его острые кости упирались в нее.
— Я думаю, что ты, возможно, сделаешь мне одолжение. Может быть, ты даже захочешь сделать это. — Она могла видеть себя в странных глазах брата, радужная оболочка была такой темной, что зрачки, практически, сливались с ней. — Я был слишком зависим от наследия и защиты нашего отца. От Джейса. Я должен был быть сам по себе. Иногда ты должен потерять всё, чтобы получить это снова, и обретение намного слаще боли утраты. В одиночку я объединил Тёмных Охотников. В одиночку я образовал целые альянсы. В одиночку я заполучил Институты Буэнос-Айреса, Бангока, Лос-Анджелеса…
— В одиночку ты убивал людей и разрушал семьи, — сказала она. — Там был охранник в передней части этого дома. Он должен был защищать меня. Что ты с ним сделал?
— Напомнил ему, что он должен лучше выполнять свою работу, — ответил Себастьян. — Что он должен лучше защищать мою сестру.
Он поднял руку, которая не прижимала её запястье к стене, и коснулся локона её волос, потирая пряди между пальцами.
— Алый, — произнёс он, его голос был наполовину сонным. — Как закат, кровь и огонь. Как ведущий край падающей звезды, горящей, когда она соприкасается с атмосферой. Мы Моргенштерны, — добавил он с тёмной болью в голосе. — Яркие утренние звёзды. Дети Люцифера, самые красивые из всех Божьих ангелов. Мы намного красивее, когда мы падаем.
Он помолчал.
— Посмотри на меня. Клэри. Посмотри на меня.
Она неохотно взглянула на него. Его чёрные глаза были сосредоточены на ней с острым голодом; они резко контрастировали с его белоснежными волосами, его бледной кожей, лёгким розовым румянцем по всей линии скул. Художник внутри Клэри знал, что он был красив, как пантеры, или флаконы с мерцающим ядом, или отполированные скелеты мертвецов. Люк однажды сказал Клэри, что ее талант в том, что она может видеть красоту и ужас в обыкновенных вещах. Хотя в Себастьяне не было ничего обыкновенного, она видела в нем и то и другое.
— Люцифер Утренняя Звезда был самым прекрасным ангелом небес. Великолепное создание Господа. И пришел день, когда Люцифер отказался склониться перед человечеством. Перед людьми. Потому что он знал, как они ничтожны. И поэтому он спустился вниз в яму вместе с теми, кто был на его стороне: Белиал и Азазель, Асмодеус и Левиафан. И Лилит. Моя мать.
— Она не твоя мать.
— Ты права. Она гораздо больше, чем мать. Если бы она была моей матерью, то я бы был колдуном. Вместо этого я был наполнен ее кровью еще до рождения. Я нечто очень отличающееся от колдунов, нечто лучшее. Кроме того, она была ангелом когда-то, Лилит.
— И в этом, по-твоему, суть? Демоны — это ангелы, которые когда-то выбрали неправильный жизненный путь?
— Высшие демоны не так сильно отличаются от ангелов, — сказал он. — И мы с тобой не такие разные. Я говорил тебе об этом раньше.
— Я помню, — сказала она. — «У тебя темное сердце, дочь Валентина».
— Разве нет? — сказал он, и его рука спустилась вниз по ее волосам, к ее плечу и, наконец, скользнула к ее груди, остановившись только на ее сердце. Клэри чувствовала грохот своего пульса в своих венах, она хотела оттолкнуть его, но усилием воли оставила правую руку оставаться на месте. Пальцы ее руки были близки к краю куртки, и под ней был Геосфорос. Даже если она не могла убить его, может быть, она могла использовать меч, чтобы продержаться до прибытия помощи. Может быть, они могли даже загнать его в ловушку.
— Наша мать обманула меня, — сказал он. — Она отрицала мое существование и ненавидела меня. Я был ребенком, и она меня ненавидела. Как и наш отец.
— Валентин вырастил тебя.
— Но вся его любовь принадлежала Джейсу. Проблемному, непослушному, сломанному. Я сделал все, о чем наш отец просил меня, и он ненавидел меня за это. И он так же ненавидел тебя, — его глаза светились, создавая подобие серебра в темноте.
— Иронично, не правда ли, Кларисса? Мы были родными детьми Валентина, его плотью и кровью, а он ненавидел нас. Тебя, потому что из-за тебя от него ушла наша мать. И меня, потому что я был тем, что он хотел создать.
Клэри вспомнила Джейса, окровавленного и в разорванной одежде, стоящего с мечом Моргенштернов в его руках на берегу озера Лин, кричащего на Валентина:
— Зачем ты забрал меня? Тебе не нужен был сын. У тебя был сын.
И тогда Валентин ответил хриплым голосом:
— Не сын был мне нужен. Солдат, воин. Я думал, что им станет Джонатан, однако в нем осталось слишком много от демона. Он рос жестоким, неуправляемым, непредсказуемым. Ему с самого детства недоставало терпения и участия, чтобы следовать за мной и вести Конклав по намеченному пути. Тогда я повторил эксперимент на тебе. И снова неудача. Ты родился слишком нежным, не в меру сострадательным. Чувствовал боль других как свою собственную. Ревел, когда умирали твои питомцы. Пойми, сын мой… я любил тебя за эти качества, и они же сделали тебя ненужным. Она слышала резкое дыхание Себастьяна в тишине.
— Ты знаешь, — произнёс он, — что, все, что я говорю — это правда.
