Неделя прошла, как во сне. Эймери не появлялся. Ксюту и изрядно разъевшегося крысюка я исправно кормила, собственноручно чистила клетку, бродила по домику Эймери, впивалась ногтями в ладони и не знала, как выдержать и дождаться.
Репетиция – вот что это такое. Репетиция его грядущей отлучки, после которой он уже никогда не вернётся.
- Помочь? – коротко спросила Леа, неожиданно забравшись на мою верхнюю кровать, где я усиленно делала вид, что читаю собственные конспекты по теоретической артефакторике. А я-то думала, что вполне успешно делаю вид, что всё у меня нормально. Но, несмотря на огромный соблазн просто заснуть без пережёвывания одних и тех же тягостных мыслей, я покачала головой.
- Нет... не надо. Попробую сама с собой разобраться. Ты же не всегда будешь рядом.
- Ну, у вас с Армалем в доме я точно жить не буду, – тихо фыркнула Леа и проницательно посмотрела на меня. – Если ты ещё не передумала... Я помню, что законный брак невозможен, но ведь по сути это простая формальность.
- Леа, – сказала я, отложив книгу на колени. – Тот человек, которого... с которым... в общем, его скоро не станет. Очень скоро. Ты можешь приказать ему не умирать?
Леа помолчала, потом покачала головой. Она не пыталась схватить меня за руку или обнять, ничего не говорила вслух, но меня вдруг отпустило, будто ослаб болезненно завязанный внутри тугой узел – подозреваю, всё же не без её участия.
- А ты? – приглушенно спросила я. В комнате кроме нас была только Ноэль, остальные не собирались проводить выходной в четырёх стенах. – Ты что будешь делать после окончания КИЛ?
- Жить, – она чуть пожала плечами. – Искать работу, на которой никому не захочется в чём-то меня подозревать.
- А замуж планируешь?
Леа чуть улыбнулась.
- Я и дожить-то до девятнадцати не планировала, какой там муж, – а потом посерьёзнела. – Хорти, мы – все мы – никогда не рассчитывали на нормальную жизнь. Здесь, в КИЛ, среди других обычных людей, об этом так просто забыть, но мы помним. У меня никогда не будет семьи и детей, Хорти. Я никогда не возьму на себя такую ответственность. Не хочу повторения своей судьбы.
- Но ведь никто не гарантирует, что...
- Я не стала бы рисковать. Кроме того... – она покосилась на выходящую из ванной комнаты Ноэль, растирающую мокрые тёмные волосы полотенцем. – Нет, замужество не для меня. Я слишком свободолюбивая.
- Может быть, в приюте какие-то сплетни ходили? – настаивала я. - Передаётся ли по наследству от скверного скверный дар? У вас же были и ребята постарше, наверняка о чём-то мечтали, чего-то хотели…
- Мы попали в приют ещё маленькими. Для нас наши родители были обычными людьми. Может быть, у кого-то были и благоодарённые... В любом случае, экспериментировать я не буду. И уверена, что все остальные поступят так же. Неважно, чего мы хотим. Это ничего не меняет.
***
Две недели прошло, и в понедельник двадцать четвёртого апреля я вскочила ни свет ни заря, буквально удерживая себя за руки и за ноги, чтобы не побежать. Нет, надо дождаться, надо быть гордой и всё такое... Но вот постепенно проснулись соседки, вот прошёл завтрак, вот начались занятия – Эймери не появлялся.
И на занятие по лайгону снова пришёл не он... Моё эйфорическое нетерпение сменилось тревогой, тревога – отчаянием, и я вышла с занятия, отпросившись якобы к целителю с больной головой. А сама пошла в сад. Не к деревьям с молодыми тугими клейкими почками в обрамлении клумб с первоцветами, а в свой любимый мёртвый садик.
И увидела там Аннет. Помедлила немного, раздумывая, нарушать ли её уединение: подруга никогда раньше не прогуливала занятия так откровенно, и лирическая задумчивость, созерцание сухоцветов в одиночестве, ей никогда не были свойственны. Однако это была именно Аннет, роскошные чёрные волосы уложены на затылке, широкие рукава лёгкого весеннего плаща сползли чуть ли не до локтей, и видно, как обвивает тонкое запястье коралловый помолвочный браслет.
- Привет, – не оборачиваясь, бросила подруга. – Почему не на занятии?
- Голова болит.
Аннет вдруг резко обернулась и смерила меня изучающим взглядом с головы до ног.
- Странно. Судя по всему, такой полезный орган у тебя отсутствует напрочь.
- Ты о чём?
Конечно, уже было понятно «о чём», но я всё ещё делала вид, что не понимаю. И где-то в глубине души чувствовала облегчение: пусть оно случится само, пусть все всё узнают, и моё малодушное молчание, больше похожее на враньё, закончится.
- О том черноволосом молодом человеке, с которым ты целовалась у всех на виду. Мне стоило огромного труда никак не выдать своего удивления, когда Вирит поведал мне об этом, более того, я сказала, что ничего особенного в проявлениях чувств между женихом и невестой нет. Но я не знаю, как убедить его потерять память, когда однажды он и Армаль столкнутся лицом к лицу. И поверит ли он, что «черноволосый» я просто не услышала.
- И не надо. Не надо никого ни в чём убеждать.
Аннет покачала головой. Какая-то она была странная, притихшая, не похожая на саму себя. Привычная, знакомая Аннет давно бы откусила мне голову от возмущения и любопытства, завалила бы вопросами и советами, а эта молчала и думала.
- Играешь с огнём, Хортенс.
- Моя стихия. И… ещё раз прости за тот случай с Дикьеном.
- Ты всегда жалела убогих, – фыркнула Аннет, а потом вдруг улыбнулась, печально и задумчиво, так, что её всегда надменное лицо совершенно преобразилось. – Он забавный. Но это ничего не меняет.
Она была бы удивлена, если бы знала, что несколькими днями ранее Леа, скверная и неблагородная, говорила мне то же самое. Но если ничего не изменить – зачем тогда вообще это всё?
Мне так хотелось думать иначе.
Глава 32. Такие разные одиночества
В среду двадцать шестого апреля после занятий я пошла к директрисе требовать – ну, ладно, просить – отчёта (ну, ладно, хоть каких-нибудь крупиц информации) о том, куда подевался Эймери. Должна же она была хотя бы знать, когда вернётся преподаватель! Если вернётся… Паника, нарастая день ото дня, скручивала меня изнутри, перемалывала внутренности. «Вот вернись только, я тебе…Просто вернись. Пожалуйста. Даже если только на месяц, я согласна на всё. Пожалуйста. Пожалуйста…»
Я твердила свою немудрёную молитву на пути к директорскому кабинету. В честь успешного окончания аттестации малье Лестор милостиво дала мне отпуск на целую неделю – а лучше бы не давала! Не занятая работой голова была переполнена тревогами.
Дверь в кабинет оказалась не заперта, и я решила не стучаться – в конце концов, отпуск отпуском, но это же моё рабочее место, а потому я могу зайти, что в этом такого особенного?
И я открыла дверь, уловила краем глаза какое-то смазанное движение впереди, и не иначе как чудом пригнулась. Прямо над моей головой со свистом пролетела увесистая чернильница. Раздался ожидаемый грохот: орудие секретарского труда угодило в примостившийся на крючке в стене прямо напротив кабинета цветочный горшок. Я посмотрела на глиняные черепки, россыпь земли на полу и представила на их месте свою бедовую голову.
- Закрой дверь с той стороны! – раздался голос директрисы. Я помялась на пороге, а потом решительно проигнорировала указание сошедшего с ума начальства и принялась собирать разбросанные по полу документы и папки. Собрала стопку и положила её на стол, стараясь не смотреть на сидящую за столом малье Лестор, растрёпанную и заплаканную.
- Ну, чего тебе надо? – выдохнула она. – Иди, отдыхай. Наработалась уже.
- Так и вам бы пойти, – осторожно заметила я, покосившись на подозрительно полупустую флягу. Содержимое фляги тоже внушало некоторые подозрения. – Я могу чем-то помочь?
- Можешь. Оставь меня одну!
В кабинете царил беспорядок, и я принялась возвращать на место раскиданные в явном приступе истерики вещи.
