- Вы меня удивили, – коротко отозвался Трошич и надолго замолчал, глотая чай и поглядывая в окно. – Да, к Крайтону с этими вопросами лучше не подходить. Я в курсе этой истории… отчасти, без подробностей. Однако вряд ли в неё посвящали студентов. Любопытно.
- Никто, кроме меня не знает, – торопливо сказала я. – А мне очень нужно знать. Это… это личный интерес, но мне жизненно важно. Чем больше я узнаю о скверных, тем больше у меня недоумения. С одной стороны, их ненавидят и боятся, хотя явных причин для этого я не вижу. С другой стороны, их привлекают к расследованию и считают полезными. Запирают в приютах и морят голодом, не разрабатывают лекарства для них, хотя такое возможно… мальёк Сиора же какие-то придумал. И в то же время есть те, кто живёт почти полной жизнью, как убитый преподаватель Реджес Симптак. Всё это… на мой взгляд лишено логики.
- В каком-то смысле вы правы, – хмыкнул мальёк Трошич. Подпёр ладонью подбородок. – Скверные, ох, уж эти скверные… Ну, я попробую ответить на ваш вопрос, только попробую, не обессудьте. Есть отдел научной магицины, тот, в котором одно время вовсю активничал ваш приятель Рабрай Карэйн, подотчетный нашему общему приятелю Корбу Крайтону. Финансирования у отдела в целом мало, поле деятельности отнюдь не ограничивается скверными. Так или иначе, скверные – это меньшинство, и всегда можно заявить, что глупо решать проблемы меньшинства, когда не решены проблемы большинства. А проблемы большинства никогда не заканчиваются, смекаете? Есть целый список болезней благоодарённых, которые у нас ещё не умеют лечить: не отращивают отсечённые конечности, например. И остро стоит вопрос с неодарёнными, коих также гораздо больше, нежели скверных.
- Тем не менее, мальёк Сиора…
- Был гениальным, но вздорным стариканом, который имел деньги и имя, и мог сходить с ума, как ему заблагорассудится. Например, он выявил жабью чуму – представляете? Не спрашивайте, что это такое, я не знаю подробностей. Но он вот выявил, потратил на это, кажется, полгода жизни – крайне важное исследование! И как лечить некоторые скверные хвори – тоже. Но он финансировал себя сам.
- Его вдова говорила, что после его смерти все его достижения были изъяты.
- Совершенно верно. Знание – это оружие. И скверные – это оружие. Могущественное орудие-сюрприз. Стреляет неизвестно какими ядрами в неизвестном направлении. Взяли бы вы такое на поле боя? Позволили бы завладеть им противнику? О, нет. Я бы запер его в бункере до «лучших времен», чтобы когда-нибудь потом разобраться, или вообще уничтожил. С этими «лучшими временами» есть одна проблема: они обычно никогда не наступают.
- И всё же…
- Да, останавливайте меня. Так вот, есть отдел научной магицины, а есть специальный отдел контроля над скверными. Это две разные организации. И хотя иногда у них общие подопечные, они крайне не любят друг друга. Впрочем, отдел контроля не любит сам себя, – Трошич утробно рассмеялся. – Никто его не любит, и они никого, даже полицию. Тамошние сотрудники – те ещё упыри. У них есть свой маленький личный научный отдел, занимающийся строго засекреченной деятельностью. Впрочем, легко догадаться, какой: контролем. Им не надо лечить скверных. Им надо контролировать их. Властвовать над ними.
- Не понимаю, – искренне сказала я, чувствуя, как от многословного сенатора начинает болеть голова.
- Ладно, неважно, – снова снисходительно улыбнулся сенатор. – У вас совершили убийство. Кто этим занимается? Обычная полиция. Отдел по контролю скверных узнает, что произошло убийство их человека, разумеется. Но по факту о том, что это их человек, они не могут сказать, потому что не хотят утечки информации о скверных среди нас – представляете, какая паника поднимется? Кстати, страх – ещё один инструмент контроля.
- Поэтому они говорят о том, что подозревают об участии скверных и посылают своего человека, и вообще законно вмешиваются в ход расследования, – озарило меня. – Хотя на самом деле их интересует жертва, а не убийца.
- Примерно так, да.
- Скверных, таких, как мой преподаватель, много?
- Об этом не знаю даже я. По закону отдел контроля подчиняется только Верховному сенатору, а я являюсь им лишь номинально, для порядка. Впрочем, мог бы и выяснить, вот только зачем? Я не боюсь скверных, малье Хортенс. Думаю, таких очень мало.
- Но зачем? – сказала я. – Зачем они его вот так выпустили? И почему только его? Чтобы следить?
- За кем? – приподнял брови сенатор. – Я думаю, скверный среди обычных людей – такой же эксперимент, как и прочие. Научный подотдел отдела контроля постоянно экспериментирует на людях. Однако Айвана прогрессивная страна, у нас республика, у нас всё прекрасно, у нас, говорят, отменяют смертную казнь со следующего года, мы входим в Совет благого мира наряду с пятью другими гуманными и прогрессивными странами. И вот такое маленькое чернильное пятно: у нас берут детей, пусть и альтернативно одарённых, и вкалывают им разную дрянь. Половина этих детей умирает сразу же. Ещё четверть получает множество побочных эффектов. И примерно четверть остаётся в живых. Я предполагаю – только предполагаю! – что этот ваш преподаватель был участником такого научного эксперимента.
- Но его дар сохранился, – пробормотала я.
- А какой у него был дар?
- Он превращал воду в кислоту… или что-то вроде этого.
- Не так уж и опасно, верно?
- Но есть множество скверных, которые тоже одарены совсем безобидными дарами! – я подумала о Ноэль, о Лажене.
- А отдел контроля берёт одного и контролирует, без особого риска, – мальёк Трошич отставил пустую кружку не без сожаления. – Я просто предполагаю, что… ну, допустим, вашему Симптаку был вколот некий яд. Если он не будет приходить за противоядием каждую неделю, то умрёт. Если он выкинет какой-то фортель – то же самое.
- Если он не сделает то, что от него требуют…
- Верно. И мы имеем совершенно послушного нам скверного, которого мы благородно отпустили жить своей свободной жизнью.
- Скверного, который не может иметь детей…
- Ну, не стоит валить всё в одну кучу. Уверен, что наши дорогие контролёры занимаются и селекцией. Скрещивают потихоньку подопытных скверных между собой, – хмыкнул Трошич. – Вот с благоодарёнными добровольцами, боюсь, беда. Они ж у нас сплошь благородного происхождения. Впрочем, тут только мои догадки и подозрения.
Меня передёрнуло.
- Простите, но это отвратительно. Они же… люди!
- Согласен, но кое-кто закрывает на это глаза, а я, пытающийся этому противодействовать, для многих – шут. И не больше. Но с другой стороны, тему скверных и не замалчивают окончательно. О ней так интересно спорить! Не то что о пенсиях для слуг и правах женщин, верно?
Я отвела глаза. Это было похоже на правду.
- Но почему тогда этот контроль осуществляется не над всеми скверными? Зачем нужны эти жуткие приюты и прочее?
- Ну, милая, тут тоже всё не просто. Побочные эффекты – это раз. Дороговизна подобных средств – это два. Неизученность – это три. Для науки двадцать лет – не тот срок, чтобы выявить все следствия-последствия, а ведь подобные исследования начались не так уж давно. А кроме того…
Он вдруг взял меня за руку. Погладил – жест был каким-то двусмысленным. Конечно, я не думала, что сенатор, по возрасту годящийся мне в дедушки, будет грязно приставать, однако и невинно-отцовского в этом прикосновении было мало.
- Вы так милы. Ох уж это очарование пылкой горячей юности… Может быть, вы повлияете на Армаля Гийома, а через него смягчите и каменное сердце его дядюшки? Я его смягчить не смог, – снова этот дребезжащий смех.
- Вы сказали «кроме того»… – руку я осторожно высвободила. Для верности сложила на колени.
- Кроме того скверный скверному рознь, – неожиданно заключил сенатор и поднялся. – Прошу меня простить, малье. Дела.
…я посидела в кафе ещё немного, глядя в окно. Четверг. Уже четверг, а Эймери всё нет. И, сказать по правде, окружающий мир нравился мне всё меньше и меньше.
