меня не понимает, не поддержит! И никто не похвалит! Почему люди от меня отворачиваются?! Почему презирают и смеются?! Я ведь намного лучше многих из них! Намного! Я работаю, я богата! Я не прошу милости, я всего сама добилась! Так почему-у-у?..
— Это потому, что ты к молоденькому молокососу-герцогу приставала, — едко ввернул Петрович. — Взрослая тетка! Никто и не смеется, кроме него самого. Но ты ж на нем зациклилась! Заклинило, да?!
— Я молодость и красоту потратила, — прошептала Ферро, как одержимая. — На то, чтоб выбиться в люди. Чтоб заработать. Я страдала, я голодала. Кто в том виноват? И почему я должна страдать теперь оттого, что уже не свежа? Разве в этом моя вина? И разве я не заслужила всего самого лучшего за свои труды?
— А это все твоя гордыня. На меньшее, чем герцог, не согласна? А герцог — птица не твоего полета. Да и молод он для тебя, мо-лод! Спустись с небес на землю, будь попроще! Люди и потянутся. Искала б себе ровню, и было б все хорошо. Лучшее — оно ведь для тебя должно быть лучшим, а не в целом по миру.
Но она Петровича не слушала.
— Да почему у меня все не клеится?! — проорала несчастная растрепанная Ферро, разрыдавшись.
— Мужика б тебе хорошего, — сурово подвел итог Петрович. — Чтоб держал тебя в ежовых рукавицах. Глядишь, на глупости времени не останется?
Кто знает, чьи слова пробудили место силы.
И хотело ли место силы поддержать Ферро, наградить ее за страдания, или наоборот — наказать.
Да только вместо квохчущей курицы на желтой выжженой земле вдруг очутился какой-то странный тип в легкомысленном дамском розовом халате на голое тело.
И мучающийся с похмелья.
— А-а-а-а! — проверещала Ферро в ужасе, ползком, задом наперед, отползая от преображённого Петровича.
Курицу, несущую драгоценные яйца, Ферро тоже потеряла…
Зато обрела «мужика хорошего» по завету Петровича. Ибо Петрович был хорош!
Он сидел в лютиках, гордый, седовласый, породистый светский лев лет пятидесяти.
Немного портил общий вид красный нос, но это, думаю, пройдет со временем.
— О, — сказал Петрович, внимательно рассматривая свою руку.
На его пальце даже сохранился серебряный перстень-печатка, подаренный ему на юбилей.
То, что под его куртуазным халатом совершенно ничего не было, его не смутило.
Он, случалось, просыпался и в более экстравагантном виде. Особенно после возлияний на кафедре, приуроченных к крупным праздникам.
— Ты… — прошептала перепуганная Ферро. — Ты кто такой?!
— Я же предупреждал, — веско ответил преображённый Петрович, — что я мужчина. В этом вся суть женщин! Сначала не слушают, потом винят кого-то другого!
— Да провались все пропадом! — со слезами воскликнула Ферро, чувствуя себя в очередной раз обманутой.
Она подскочила на ноги и рванула обратно, к оставленной в стороне карете.
Но красавец-Петрович, пригладив седовласую гриву, не менее ловко кинулся за ней и ухватил ее под локоток.
— Спокойно, мадам, — едко произнес он. — Куда это вы собрались, да без меня?!
— Пошел к черту, старый хрыч! — огрызнулась Ферро, заливаясь слезами.
— Не старше вас, мадам, — не дрогнув ни единым мускулом, прыгая голыми и босыми ногами в разнотравье, ответил Петрович.
— Нахал!
— Прошу прощения, — извинился Петрович, но локоток Ферро из рук не выпустил. — Но вы, мадам, мне должны.
— Чего это?! — яростно проорала она.
— Вы меня похитили, — твердо ответил Петрович. И Ферро поняла, что так просто она от него не отделается. — Вывезли черт знает куда. В этаком-то виде! Я голый, между прочим.
— На тебе штанов не было, старый петух! — прошипела Ферро злобно.
— Па-а-апрашу! — выкрикнул Петрович строго. — Это не ваше дело, что на мне было, а чего не было. Дома я могу находиться абсолютно в любом виде! И это не дает вам права меня хватать и вывозить куда попало!
— Дома, — фыркнула Ферро, отирая заплаканное лицо. — В розовом курятнике!..
— Не ваше дело! — отрезал Петрович. — Из дома, из сарая, из курятника — вы не имеете права похищать людей! Похищение человека — это, знаете, серьезное преступление!
— Человека! — хохотнула Ферро. — Курицы!
— Курицы тоже, — прошипел Петрович уничтожающе. — Курица — это чужое имущество. Притом курица эта, кажется, несла драгоценные яйца?! Да у меня целый герцог в свидетелях!
Тут Ферро прикусила язычок.
— Я требую вернуть меня… э-э-э… то есть, требую одеть меня, а потом вернуть на место! — продолжил Петрович.
— Так прям уж и одеть!
— Да! Я был курицей, курицы в одежде не нуждаются! Вы насильно сделали из меня человека, вот и несите ответственность за свои поступки! Я не могу появиться на людях в таком виде! Это унижает мое достоинство!
— Да идите вы к черту, дорогая курица! Отращивайте перья, чтоб ваше достоинство не переохладилось!
Но Петрович был неумолим.
— Пройдемте, гражданка! — сурово сказал он, ухватив Ферро за руку еще крепче.
Почти насильно он дотащил ее до кареты, впихнул внутрь, и озадаченный кучер повез эту странную парочку обратно, в сторону города…
Анника, конечно, сильно переживала из-за Петровича.
Мы с Орландо кинулись в погоню, но поди, угадай, куда она его утащила?
Мы и полицию подняли на уши, несмотря на то, что это было очень, очень странное заявление — герцог разыскивает похищенную курицу.
Шеф полиции так и крякнул, услыхав это. Но противиться не стал, выдал людей для поиска Петровича.
Но все без толку.
До глубокой темноты, далеко за полночь, ездили мы по всем возможным местам, надеясь ее там застать. И домой к ней наведались, да только ее там не было.
Слуги разводили руками, дом был темен и пуст.
Ферро с Петровичем как сквозь землю провалилась.
Так мы и вернулись ни с чем, уставшие и грустные.
— Бедный, бедный Петрович! — восклицала заплаканная Анника. — Глупенький, капризный Петрович в розовом халатике! Какая судьба его ждет в лапах этой проходимки? Она выжмет из него все, до последней капли навоза!
— Значит, такова его судьба, — горько ответила я. — Его ведь предупреждали, чтоб он вел себя разумно. Такая необычная курица, конечно, рано или поздно привлекла бы к себе внимание. А он абсолютно не хотел жить тише и скромнее.
— Признаться, я теперь чувствую себя виноватым в том, что потакал его желаниям, — сказал Орландо. Он выглядел ужасно сконфуженным. — Но мне казалось, что несчастный и так хорошо наказан, раз заточен в тело какой-то ощипанной курицы. И я просто хотел скрасить ему как-то его жалкое существование…
Я только вздохнула.
— Ах, не вини себя, Орландо. Ты-то тут причем. Петрович и сам, без тебя, вел себя ужасно эпатажно. Рано или поздно этим бы все и кончилось.
