— Снова пялишься на мою задницу? — насмешливо поинтересовался он, не поворачиваясь.
Я пожала плечами, как будто он мог это видеть, и обняла мужчину, уткнувшись лицом между лопаток и скрестив пальцы на животе.
— Скучала? — я вновь пожала плечами. — Много работы? — согласно кивнув головой, с удовольствием втянула в себя мускусный аромат его кожи и нехотя отстранилась. — Тебе стоит переехать…
— Мы уже это обсуждали, — недовольно проворчала я. — Я плохо переношу общество, любое общество.
— Но меня-то ты терпишь.
— Тебя я люблю, это — разные вещи.
— Кари, ты выглядишь… — он окинул меня насмешливым взглядом, и я скрестила руки на груди, нахохлившись и отступая к двери спальни.
Вытерев тело и промокая волосы полотенцем, я ненадолго остановилась напротив зеркала. Конечно, я знала, что довольно привлекательна: стройные ноги, подтянутый плоский живот, высокая грудь, изящные руки, лицо с острыми скулами, большими серо-зелеными глазами и пухлыми губами, лишь немного смещенная перегородка едва заметно искривляла переносицу. Детская травма, которую не исправили вовремя, а потом я отказывалась от операции, не считая это необходимым. Каштановые, со светлыми прядями, выцветшими на солнце, волосы спускались до поясницы и легко убирались в косу, что заставляло мириться с их длиной.
Судя по оставшимся снимкам и видеозаписям, я была очень похожа на маму. Ее я почти не помнила. В памяти остался лишь образ грустной изможденной женщины, закутанной в мягкий плед, тянущейся тонкими пальцами к огню камина. Рядом всегда был мрачный отец. Его я боялась, ощущая под маской спокойствия бушующую ярость и отчаяние. Для ребенка было сложно осознать, что кто-то способен на такие сильные эмоции, направленные в никуда. Остро в мою память врезался лишь момент, когда мама обхватила меня за талию, прижав к себе и горячечно зашептала:
— Мне так жаль, милая. В этом мире ты будешь изгоем, и тебя никуда не примут. Прости…
Мне не хотелось, чтобы ей было больно и, обхватив заострившееся лицо маленькими ладошками, я потянула ее на себя, как уже делала не раз…
Никогда — ни до этого, ни после, отец не бил меня, но в тот момент, когда он оторвал меня, дезориентированную и бормочущую что-то невразумительное, от уже бездыханного тела матери. Он швырнул меня в стену, сломав тем самым несколько костей, включая нос. Когда отец, наконец, убедился, что мама мертва, то развернул меня от стены, забрызганной кровавой пеной, выплескивающейся из моих разорванных легких и, схватив за шкирку, отволок в машину. Он так и не смог понять, что сделала его дочь, а я не могла забыть… ничего…
— Кроха? — встревоженный голос брата вывел меня из задумчивости. Настойчивые руки обернули меня в махровый халат и прижали к часто вздымающейся груди. — Когда ты так делаешь — зависаешь, словно умираешь… у тебя даже сердце замедляется — я боюсь.
— Ты не боишься ничего, — вяло возразила я.
— За тебя боюсь, глупенькая, — мужчина вынес меня на веранду и усадил на широкую скамью, стоящую вдоль стены. — Как же ты тут, совсем одна?
— Ты приезжаешь…
— …редко.
— Мне нечего опасаться, тебе ли не знать, — я вдела руки в рукава и запахнулась до самого подбородка. — Зря только беспокоишься.
— Не зря, — буркнул он, кидая мне под ноги пару мягких тапочек, которые я проигнорировала. — Ты моя сестра, и у меня душа наизнанку выворачивается, когда я понимаю, что ты закрылась в этом склепе ото всех.
Путаясь в полах мужского халата, я шагнула к мрачному мужчине и привычным движением огладила кончиками пальцев напряженное лицо: широкие скулы, небритые щеки и упрямый подбородок с трогательной ямочкой. Весь в отца, красивый и строгий, только без арктического холода в серых глазах, а крохотные морщинки в их уголках подтверждали, что мой брат часто улыбается. Я любила его улыбку. Она спасала меня от отчаяния, когда мне позволяли общаться с миром только через толстое стекло. Только он, единственный дорогой мне человек… нет, полиморф не отказался, не отвернулся от своей бракованной родственницы. Брат никогда не признается, но я знаю, что именно он заставил отца освободить меня, заплатив за это своей мечтой — взяв в руки оружие, вместо фотоаппарата.
Положив свои ладони поверх моих, он ласково потерся носом о мою кожу, разрывая контакт и не позволяя забрать больше его переживаний.
— Спасибо, родная. Ты — сокровище. Жаль, что…
— Тшшшш, Дар, не надо, — я качнула головой. — Если бы они догадались, что именно я собой представляю, меня бы никогда не выпустили.
— Отец не должен так с тобой обращаться.
— Он все еще оплакивает мать и, если бы ты знал, насколько это больно, ты бы не стал его судить.
— Ты не виновата.
— Ему проще злиться на меня, чем на весь мир. Не вини его.
Дар сел на перила и скрестил руки на груди. Невольно любуясь им, я пристроилась рядом и положила голову на горячее плечо. Сидеть рядом было уютно и так правильно. Я бы осталась с ним рядом навечно, но ворчание голодного желудка прервало идиллию.
— Ты когда ела?
— Вчера.
— Понятие весьма растяжимое, — усмехнулся брат, потрепав меня по влажным волосам. — Опять много работы? Сегодня выходной?
Согласно кивнув, я поплелась следом за ним и уселась за стол, положив локти на деревянную поверхность. Передо мной появилась тарелка, прикрытая крышкой.
— Повезет твоей жене, — вздохнула я мечтательно, втягивая притягательный аромат слабо прожаренного мяса. — Ты — Бог кухни.
— Я не женюсь, пока тебя не сбагрю какому-нибудь счастливчику, — я в ответ лишь фыркнула. — Ты же без меня умрешь с голоду.
— Никто другой не станет меня кормить, — возразила я.
— Полиморфы умеют ухаживать за своей…
— Исключено, — оборвала я резче, чем хотелось, и добавила извиняющимся тоном, — ты единственный волк, которого я признаю.
— Не все, как отец, Кари.
— Ты не можешь этого знать наверняка.
— Ты тоже. Милая, неужели ты собираешься всю жизнь провести в этом доме?
— Он мой. И манипулятор в оранжерее прекрасный. Меня все устраивает.
— Когда ты последний раз общалась? Вживую?
— Это не обязательно. Мне достаточно работы в операционной, и еще я читаю лекции. Кстати, — я хитро сощурилась, — меня обязали прочесть лекции по первой неотложной помощи в твоей части.
— Не нравится мне видеть тебя в теле бионика. Это… странно.
— Но ведь интонации голоса остаются моими, и движения тела…
— Это странно, — упрямо заключил брат.
— Нет, это идеально, — откусив кусочек мяса, я блаженно зажмурилась. — Вчера я оперировала мужчину на орбитальной станции.
— У них же медицинские капсулы.
— Они несовершенны, но идеальны для реабилитации. К счастью, моя работа будет востребована еще долго, — вытерев с подбородка мясной сок, я взялась за ломоть хлеба. — И никому в голову не придет упрекать меня в происхождении.
— Никто бы не осмелился…
— В лицо, но за спиной я часто слышу, что говорят о человеке.
— Любого, кто обидит тебя… — брат согнул вилку большим пальцем.
— Не вздумай, — строго заявила я, для убедительности ударив кулаком по столу. — Достаточно одного изгоя в семье. Если узнают о нашем родстве…
— Мне плевать! — зарычал он, вскакивая.
— А мне нет! — заорала я в ответ, так же поднимаясь. — Подумай обо мне! Каково мне будет знать, что весь твой мир ополчился против тебя, и виной всему — я. Мне нравится быть отшельницей, — я немного кривила душой, но продолжала говорить с твердой уверенностью, — но ты другой. Тебе нужна стая.
— Ты — моя стая, — угрюмо пробормотал Дар, отходя к окну.
— Только душою, родной, — я подошла вплотную и прильнула к его спине. — Хочу, чтобы ты был счастлив. Тогда и мне будет хорошо.
Закончив обедать, мы занялись беседкой. Брат работал с азартом, и я с трудом поспевала за ним. Он усадил меня на траву, подальше и попросил спеть.
— Так пользы будет больше, — смеялся он, указав на пятна краски, сплошь покрывающие мои футболку и шорты. — Да, и расход краски будет меньше.
