Пассажирам столичного аэропорта не нужно было карабкаться в вышину по опасным лестницам. Гордые странники небес припадали перед людьми на брюхо, вывешивая наружу языки трапов, как преданные псы. Но сегодня я ехала мимо, в конец поля, где брали разбег и стрелой уходили под облака юркие аэромобили. Потому что ни в маленьком Ниде, ни соседнем Орош-Вазине пассажирские дирижабли не садились — только в Атерисаже, расположенном на границе провинции Шафлю-Шэ. Поезд оттуда в Нид отправлялся поздно вечером, а прибывал рано утром, когда местные едва начинали просыпаться, и одинокий прохожий был как бельмо на глазу. Да и не хотелось делать лишний крюк.
Видишь, Фалько, я уступаю нетерпению, чтобы не позволить страху быть сильнее меня.
В аэромобиле, который летел по направлению к Хориве, было всего шесть мест. Два ряда плетёных кресел разделял узкий проход. Двигаться по нему пришлось боком, придерживая платье, чтобы не зацепиться за лозовые заусенцы на оплётке по краю сидения.
Аэромобили уступали дирижаблям и в скорости и в комфорте. Достоинство этого вида воздушного транспорта состояло в другом: маршрут каждого мобиля формировался по желанию пассажиров. Этакое небесное такси. Собственно, шестиместная машина могла везти и одного человека, если тот готов оплатить все места по полной цене. Но в огромном Шафлю у "главного" пассажира, какое бы направление он ни выбрал, всегда находились попутчики.
Меня спросили, готова ли я заплатить за билет на двадцать процентов больше. Не хватало шестого человека, но "главный" пассажир не хотел больше ждать, и трое остальных были с ним согласны. Двести восемьдесят астр или триста тридцать шесть? Мне было всё равно. Денег на обратную дорогу хватало, остальное неважно.
Едва я заняла своё место, раздалось жужжание, перешедшее в низкий вой, и мобиль начал разбег, задиристо подскакивая на лётном поле. В салоне, кроме меня, не было ни одной женщины. Я вцепилась в подлокотники кресла и закрыла глаза. Надо перетерпеть полтора часа, и всё кончится.
Кто-то похлопал меня по руке. Через проход улыбался седоватый сьер в дорогом костюме.
— Первый раз в полёт? Не бойтесь. "Бриз" — надёжная машина. Лучше взгляните вон туда.
Я невольно проследила взглядом за рукой соседа.
Синева за окошком сверкала и пела, под дюралюминиевым крылом плыла земля. Каждый раз при взгляде вниз мне казалось, что аэромобиль валится на бок и я падаю навстречу игрушечному лесу, и дорогам-ниточкам, и сине-серой ленте реки. От страха отнимались ноги, к горлу подкатывала желчь, но я не отводила глаз, чтобы в следующий миг опять взглянуть в лицо звонкой, яркой бездне, снова и снова — до тех, пор пока мобиль не пошёл на снижение. Только тогда я позволила себе ненадолго зажмуриться. В награду за выдержку.
Из предосторожности пунктом назначения я выбрала Орош-Вазин. За городом располагалось поле с единственной причальной башней, к которой иногда приставали малые грузовые дирижабли. В остальное время площадку использовало местное общество планеристов. Я никак не ожидала, что все они соберутся поглазеть на посадку настоящего аэромобиля. Спускаясь по трапу на непослушных ногах, приостановилась поправить шляпку, и именно в этот момент из небольшой толпы полыхнул блиц фотоаппарата. Везение, не иначе.
Так, заслоняя лицо рукой, я и сошла на траву. Пилот выпрыгнул из кабины, чтобы подать мне саквояж, и отогнал зевак, которые лезли с поздравлениями и расспросами. К счастью, на краю поля уже ждал таксомобиль, заказанный транспортной компанией. Через минуту занавески на окнах электросолнечного гибрида скрыли меня от любопытных глаз.
Да, о том, что в провинции аэромобиль — диковина, я не подумала. Нестрашно. Чёрно-белая фотография, лицо закрыто полями шляпки и ладонью. Вряд ли испорченный снимок появится в местной газете. Но даже если это случится, меня в городе уже не будет.
Таксомобиль остановился у единственного в городе универмага. Там я купила новое платье в стиле Риты Ловьи, но переоделась не в него, а в невзрачный серый костюм, который послужил мне в Носсуа. В таком виде и села в дилижанс, идущий до Нида.
Тесный салон с деревянными скамьями был совершенно таким, как много лет назад. И люди совсем не изменились. Женщины по-прежнему предпочитали удлинённые юбки и собирали волосы в скучный пучок на затылке. Мужчины носили широкие брюки и пиджаки с растопыренными лацканами. Кажется, я даже приметила пару знакомых лиц.
Час в пути пролетел незаметно. Я вбирала взглядом знакомые деревушки и перелески, развилки и дорожные знаки. Улыбалась старой ветряной мельнице на пригорке и пустому аистиному гнезду на столбе. Сердце билось в радостном предвкушении.
Домой! Я возвращаюсь домой!
Дилижанс въехал в город, долго катил по улице Красильщиков, потом свернул на Хлебную и наконец — на Короткую. Сейчас будет пересечение с Длинной; если смотреть внимательно, на секунду в косом ряду домов мелькнёт наш…
Вон он!
Секунда истекла, перекрёсток остался позади, но перед глазами так и стоял высокий узкий фасад, выкрашенный розовой краской.
В Ниде полно розовых и жёлтых домов. Они подпирали друг друга боками, сливаясь в сплошной карамельный массив, и только наш дом выделялся бледно-салатовыми стенами. Мама любила этот цвет и, когда подходило время подновлять фасад, слышать не хотела о том, чтобы сделать, как у всех. К тому же перекрасить дом полностью дороже, чем освежить с лица.
Когда я уезжала, он был зелёным. А теперь стал розовым.
22.1
Для начала я прогулялась по противоположной стороне улицы. Медленно, лениво — как туристка, которой нечем заняться.
Плохое прикрытие. Туристам в Ниде делать нечего. Разве что посмотреть резьбу на деревянных домах в старой части города да побродить по парку, оставшемуся от поместья благородного кавалера, который в стародавние времена держал эти земли для графов Рованских. От господского дома не сохранилось даже руин, хотя лет двадцать назад при строительстве нового здания городской больницы нашли древний фундамент, а в нём клад — ларчик с серебряными монетами…
Признаться, я мало интересовалась историей Нида. Но когда долго живёшь на одном месте, такие вещи усваиваются сами собой.
Сейчас я шла по родному городу, как чужая. Знакомая с детства улица казалась уже, дома — меньше и беднее. Некоторые детали стёрлись из памяти, и теперь я гадала, всегда ли на двери сьера Лежо была медная ручка в виде львиной головы и давно ли на козырьке над крыльцом семейства Катрад появился кованый декор. Когда навстречу попалась мадам Ледерташ, я сбилась с шага и оглянулась по сторонам в поисках укрытия. Но соседка прошла мимо, мазнув по мне равнодушным взглядом. В груди шевельнулось странное чувство: облегчение, смешанное с обидой. Для знакомых я стала невидимкой, будто не прожила рядом с ними восемнадцать лет…
Напротив нашего дома я приостановилась и открыла саквояж, сделав вид, будто что-то ищу. Фасад и впрямь был светло-розовым, с оттенком персика — почти как у соседей слева, пожилой четы Лавассер. Некстати вспомнилось, как старая Марта грозили мне клюкой и обзывала падшей девкой, позором нашей улицы. Желтоватый дом справа принадлежал конторщику Земану. Его жена подрабатывала уборкой, а трое сыновей росли шалопаями. Когда я уезжала, старшему не было и двенадцати.
Наш дом ничем не выделялся в общем ряду. Не похоже было, что его перекрасили на днях. Жизнерадостный тон успел поблёкнуть, набраться пыли, испачкаться понизу и облупиться на углах. Разобрать оттенок занавесок было трудно, зато цветы на подоконниках бросались в глаза. Вместо маминых гераней и фикусов, которые я, сказать по правде, терпеть не могла, — амариллисы и фиалки. Дверь тёмного дуба, похоже, не меняли. А вот замок… Ладно, к замку присмотрюсь на обратном пути.
Я дошла до конца улицы, встретив по пути сьера Дижона и мадам Кравчик — оба меня не узнали. Постояла на старом деревянном мосту через речку Вильчу и повернула назад. Чем ближе подходила к дому, тем сильнее замедляла шаг, в тысячный раз жалея, что не могу притвориться кем-то другим. Стучала бы сейчас к соседям в качестве дамы-коммивояжёра, предлагающей новинку столичной моды — чулки из нейлона, или собирала пожертвования для приюта детей-инвалидов в Таленбаде.
