все основания. Но это значит, что он что-то пронюхал. Потому и уехал, чтобы оказаться непричастным. Твою мать. Пираму, конечно, уже доложили о взрыве, он потребует официального расследования. И если станет разматывать этот клубок… всплывет все.
Я несколько часов просидел в кабинете, прежде чем вернулся Кирин:
— Ваше сиятельство, один вольнонаемный техник пытался покинуть территорию дворца. На запястье следы тарганской серы.
— Где он?
— В тюрьме для рабов.
Я кивнул и поспешно вышел вслед за Кирином. Никто в здравом уме не станет сейчас покидать дворец, прекрасно понимая, что это может вызвать подозрение. Идут допросы. Вольнонаемники — первые подозреваемые. Нужно быть идиотом. Или виновником…
Техник оказался щуплым имперцем средних лет. Он сидел на стуле, понурив голову и сложив узловатые руки на коленях. Пальцы подрагивали. Он не поднялся, увидев меня, лишь взглянул исподлобья.
Я посмотрел на протоколиста, сидящего за маленьким стальным столом:
— Что он говорит?
— Ничего, ваше сиятельство. Утверждает, что не виноват.
— Тогда откуда следы серы?
В висках заколотило. Через головную боль это казалось особенно мучительным. Я подошел к технику и тряхнул за ворот коричневой форменной куртки, вынуждая встать:
— Ты убил мою жену!
Он хило задергался, понимая, что не может схватить меня за руки:
— Это не я, ваше сиятельство. Не я!
— Откуда сера?
— Это ошибка, ваше сиятельство.
— Ты покушался на мою жизнь!
Я шибанул его о стену, и голова безвольно затряслась.
— Кто тебя нанял? Говори?
Я наотмашь ударил его кулаком по лицу:
— Ты убил мою жену! Ты хотел убить меня!
Я колотил его о стену, пока голова безвольно не повисла, а из носа не заструилась кровь. И мне плевать, как это выглядело.
Кирин осмелился остановить меня:
— Ваше сиятельство, в реестре указано, что он из вашего дома. Но здесь работает всего шесть дней.
Я отпустил техника и обернулся к Кирину:
— Из моего дома?
Он кивнул:
— Его даже не проверяли при приеме.
Я вновь посмотрел на техника, скорчившегося на полу, и вышел, приказав готовить корвет. Допускал ли я подобное — увы, нет. Это моя ошибка. Теперь все предельно однозначно.
Вторая бессонная ночь дала о себе знать. Я уснула, едва голова коснулась подушки, но проснулась на рассвете, когда за окном забрезжило сиреневым. Долго металась по комнате, в надежде придумать какой-то выход. Но не находила. Проверила все двери, окна, но результат был слишком предсказуем. Я снова пленница. Ларисс никогда не позволит мне сбежать. Если единственный выход отсюда — стать его женой… Я покачала головой: я ничего не знаю о своих правах. Никогда не интересовалась правами высокородных. Получу ли я возможность чего-то требовать после? Пойти в суд? Хоть куда-нибудь? Или муж — все равно, что хозяин? Я проклинала свое незнание. Но даже если я имею право куда-то обратиться, Ларисс этого не позволит — просто не выпустит. До тех пор, пока… Меня передернуло — я не могла даже представить, что он касается меня. В кошмарах все еще приходили видения, вызванные той имперской дрянью. Видения, в которых был он. После них как никогда хотелось отмыться. Я вновь замотала головой, села на кровать и закрыла лицо ладонями. Наверное, я проклята. Отсталые народы верят в проклятия. Если кто-то верит, может, это, впрямь, существует. Чтобы снять мое — нужно разрушить злобного идола. До основания. Смогу ли — не такой важный вопрос, важнее — что будет после? Тюрьма? Казнь?
В надежде найти хоть какую-то информацию, я пересмотрела библиотеку Виреи, но увидела лишь несколько справочников по флоре и фауне, которые уже читала, и бесконечную череду любовных романов с переливчатыми голографическими корешками. Больше ничего. На удивление скудный выбор. Похоже, она сентиментальна. От нехватки любви. Глупо было искать здесь книги по праву.
Я хотела жить. Теперь я безумно хотела жить.
Я чувствовала себя такой легкой, выходя на ступени сенаторского дворца. Хозяйкой самой себе. Я уже мечтала вернуться на Норбонн, я уже летела, я уже жила там. Беспокойство вызывала лишь легкая ломота в теле после этой проклятой ночи. Проклятой, потому что она казалась слишком настоящей. Единственная ночь, которую можно назвать ночью. Но тогда я не смела себе в этом признаться, тогда это было не важно. Но теперь впереди тупик, и я могу позволить себе вспоминать. Я снова и снова качала головой: это был лишь один из глупых романов Виреи. Еще живя в этом доме, я пролистала пару и твердо сказала себе: так не бывает. Не бывает. Выдумка.
Лирисс явился вечером, когда за окном едва-едва начало сереть. Не один. Его сопровождал полный имперец в белой мантии с красной папкой в руках. Толстяк поклонился мне:
— Добрый вечер, госпожа.
Я не ответила, лишь смотрела на полукровку. Он поджал губы и направился ко мне, склонился к уху:
— Это государственный регистратор. Короткая церемония — и все.
Я дернулась, но он лишь ухватил повыше локтя:
— Вот этого не надо. Будет так, как я хочу. И я буду признателен, если обойдемся без истерик.
Я покачала головой:
— Нет.
Ларисс шумно выдохнул, вытянул губы:
— Мне — все равно. Ему, — он кивнул на жавшегося у дверей регистратора, — тоже все равно. Деньги творят чудеса. Поэтому, не усложняй.
Он бесцеремонно потащил меня к толстяку, кидая на ходу:
— Начинай.
Регистратор раскрыл свою папку, приосанился:
— Высокородный господин де Во, желаете ли вы взять в жены присутствующую здесь высокородную госпожу Оллердаллен?
— Да.
Я снова дернулась, но полукровка так сжал пальцы, что, казалось, треснет кость.
— Высокородная госпожа Оллердаллен, согласны ли вы взять в мужья присутствующего здесь высокородного господина де Во?
Я молчала, лишь качала головой. Ларисс дернул за руку:
— Ну же!
— Нет.
— Она согласна, господин регистратор.
Ларисс пристально смотрел в лицо толстяка, тот какое-то время медлил, жуя губы, но все же протянул раскрытую папку с лежащим формуляром. Полукровка приложил большой палец к очерченному оранжевым квадрату. Он ухватил мое запястье, намереваясь прижать и мой. Я изо всех сил отнимала руку, но силы были не равны. Я дергалась, рука ходила ходуном над формуляром, никак не попадая в нужное место. Ларисс развернулся и наотмашь ударил меня по щеке, так, что зазвенело в голове, а по лицу разлилась колкая волна. Моя рука на миг ослабла, но этого хватило, чтобы прижать палец к формуляру.
Я с ужасом смотрела, как оранжевая полоса окрашивается в зеленый. Регистратор убрал папку, будто боялся, что я ее вырву, поспешно закрыл и пробормотал, опустив голову:
— Высокородные господа, брак
