сцепила на коленях тонкие пальцы, и в этот момент от нее повеяло чем-то жутким, напоминая, что перед нами дивная леди, которая жила дольше, чем мы могли бы представить, и была большим, чем мы могли бы увидеть.
– Мало найти спящего короля, – чуть нараспев произнесла она, прикрыв глаза, – надо его и разбудить. Он там, куда никто не желает возвращаться: одни – потому что забывают без жалости то, что потеряло ценность; другие – потому что место осквернено чужаками. Старая шахта, где когда-то вдосталь было и огня, и железа, давно стоит пустая и остывшая. Он там.
Деррен вскинулся, и лицо его осветилось улыбкой облегчения. Наконец-то он добился ответов.
Грайне перевела завораживающий взгляд на меня:
– Яблоко его отравило, яблоко его и исцелит.
– Но сад мертв!
– Договор нарушен, наказание не понесено. – Грайне пожала плечами, улыбка так и цвела на бледных ее губах. – Что же тебя удивляет?
– Маргарет сказала, что час еще не пришел. – Пальцы дрожали, и я вцепилась в ткань платья, комкая ее на коленях. Грайне продолжала улыбаться, и я знала, что слова ее мне не понравятся.
– Потому что ты сама выбираешь час. И за наказанием должна прийти сама.
Нервный смех вырвался против воли. Вот уж воистину, дивным соседям так и не знакома человечья ложь, наглая и прямая!
– Я могла бы и отказаться? – сквозь смех спросила я и обхватила себя руками за плечи, пытаясь успокоиться, удержать себя и удержать мир, что неумолимо переворачивался калейдоскопом. – И вы бы не мстили?
Пусть Грайне и улыбалась, но в глазах ее стыла печаль.
– В том-то и смысл наказаний, что принимать их нужно по своей воле и по своему выбору, в том-то и смысл.
Смех оборвался резко, словно его вытащили из меня, как шпильку из волос. Я так хотела уберечь Альбрию от бесполезных мучительных смертей – и ничего не вышло. Однажды я выбрала, и выбор мой обернулся ложью – смерть все равно пришла взять урожай обильный и кровавый. И ее не остановить, потакая чужому страху.
Гвинллед или Рэндалл.
Выбор меж чудовищем и чудовищем.
А значит, выбора не было.
От алтарного камня все так же веяло стылостью, как и много лет назад. Когда-то тень могучих стволов и переплетенных ветвей падала на него, ныне же только терн и шиповник окружали камень, оплетая его колючими лозами, и шипы их белели с угрозой среди тронутых осенней ржавчиной листьев.
До ограды, которая раньше отделяла сад от пустого поля, со мною шел Деррен.
– Так боишься, что я сбегу, сэр Латимер?
– Боюсь, что снова заблудишься на тропах дивных соседей. – Он шутил и улыбался через силу, и по глазам его я видела, как гнетет его любое промедление. О, мне очень хорошо знаком был этот страх. – Защитник из меня дурной, но, может, той капли дивной крови, что течет в моих жилах, хватит, чтобы время не заигралось с нами.
Я застыла тогда, не в силах сделать ни шага, отвела взгляд. После того как я узнала, чье же сходство мерещилось мне в его чертах, сил смотреть в лицо Деррена не было. Некогда пролитая кровь кислотою жгла руки, и вина, поблекшая, замолчавшая под грузом мелких повседневных дел, вновь обрела голос:
– Благородством ты весь в своего отца. – Я слышала свой голос будто бы со стороны – вина, горящая во мне, взяла слово, и я могла лишь наблюдать. – Та же прямота и верность своим людям.
Краем глаза я заметила, как он вздрогнул, словно слова мои когтями разодрали незаживающую рану.
– Моя мать подменыш. Она пляшет в холмах и говорит с птицами. Поэтому я бастард, и лишь имя ее рода – человечьего или дивного – могу носить. Отец… отец не мог признать меня, хоть и любил.
Я заставила себя поднять взгляд на Деррена, и колючие слезы обожгли глаза, словно взглянула я на полуденное солнце.
– Я убила его.
Лицо его осталось спокойным, словно он всегда это знал. Мы стояли в молчании, и оно сковало нас цепью, не позволяя ни отвести взгляда, ни заговорить об ином. Деррен вздохнул и взял мою ладонь – детской она казалась в его крепкой руке.
– Я видел его тело, – тихо заговорил он, – я видел рану, что его убила, королева. Прямой и честный удар, что лишь с его позволения можно нанести. Особенно тебе, королева, – руки твои тонки, как ветви ивы.
– Он винил Гвинлледа. Проклинал его за то, что воинов посылает на бессмысленную смерть.
– Долг их – умирать за своего короля.
– О нет. Это долг короля – оберегать свой народ.
Он почтительно склонил голову:
– Потому-то Мортимер и увенчал тебя серебряным венцом – ты милосердна и благородна. Обо мне же не беспокойся – я знаю свой долг и буду верным подданным Гвинлледу.
Я протянула ему кинжал его отца, но он отвел мою ладонь:
– Раз отец вложил его в твои руки, то пусть так и будет.
К алтарному камню я подошла одна – невыплаченные долги моей семьи не касались никого, кроме меня. Долго я смотрела на его темную поверхность в бурых потеках, пыталась понять – о чем же думал тот, первый из нашего рода, который пришел сюда и предложил добрым соседям сделку? Что его вело, что терзало? Алчность, жажда быстрой наживы? Тоска по сказочному и несбыточному?
Или беда тогда нависла над его головой и лишь так ее можно было отвести?
Не знаю. Не знаю даже, что он пообещал, в чем клялся.
Но за слова его и чаяния ныне расплачиваться мне.
Ветви кустарника расступились передо мной, не цепляясь за платье, не жаля кожу, и я коснулась ледяного камня и воззвала:
– Ольховый король, я пришла понести наказание за договор, что по вине моей семьи нарушен!
Глупо и дурно чувствовала себя я, выкликая добрых соседей, словно заигравшийся ребенок, что разделить не может сказку и реальность. Долго не происходило ничего, и полуденное солнце, пока еще щедрое на тепло, начало припекать голову. Вдруг потемнело, и повеяло влагой и прохладой глубокой чащи, и огромная тень выросла из-за моей спины. Она накрыла меня и камень, протянулась в сторону леса, словно в единый миг солнце кануло к горизонту.
К удивлению моему не страх, но облегчение всколыхнулось внутри, и, затаив дыхание, я ждала приговора.
Шепот ветра и шелест листьев, легкий смех, отрывистые слова:
– Ты пришла за яблоком.
Мягкие ладони, легшие на плечи, тонкое, теплое тело, прижавшееся к спине. Вздрагивающий от
