И времени прошло совсем немного. Если так и пойдёт, то всего за день-два мы вернем всех тех, кто сейчас находится на самой грани.
Прибегает послушник и приносит воду. Сама забираю у него глиняную плошку и подношу к губам девушки. Она начинает пить с моей помощью, но затем берет плошку сама.
— Я… — она касается рукой собственного лба, вертит головой из стороны в сторону, а потом аккуратно, опираясь на руки, поднимается. Ее пошатывает, но она все равно не выглядит смертельно больной. По крайней мере, точно не такой, как недавно. — Все хорошо. Небольшая слабость — и все. — Смотрит на меня в удивлении распахнутыми глазами. — Я болела, мне было очень плохо, меня выжигало изнутри. А еще эти бесконечные сны, эти слова в голове… Я знала, что скоро умру. А потом… все кончилось. Сны кончились. Я больше не слышала слов. И все стало хорошо.
Она присаживается на корточки, берет меня за руку.
— Это вы сделали? Вы меня вылечили?
— Пока не отходи далеко и прислушивайся к своим ощущениям.
Через какое-то время приходят в себя еще двое — мальчик лет десяти и пожилой воин с глубоким шрамом через все лицо.
И оба рассказывают то же самое: ощущение нестерпимого жара и тяжелые сводящие с ума сны, в которых не укрыться от всепроникающего голоса.
Я успеваю подозвать Эйстина и наказываю ему выделить свободных людей, чтобы обойти всю Гавань и отыскать всех зараженных, а после доставить их в святилище, когда в двери кто-то стучит. И стучит явно не рукой, а обухом топора.
— Хёдд, сестренка! — голос брата звучит точно из-под земли. — Будь так любезна, уважь вниманием, выйди поболтать о безделице.
Турин, он все-таки пришел!
Да, я знала, что так будет, но все равно не подготовилась внутренне. Сердце так сильно бьется в груди, что болезненно ноет в ребрах.
— Хёдд!
— Не вздумай выходить, — в зале появляется Кел.
— Кажется, мы не очень хорошо закончили наш прошлый разговор, каюсь, был не в себе. Обещаю, пальцем тебя не трону.
В зале появляется один из воинов Эйстина, что-то говорит на ухо своему командиру.
— Госпожа, их всего десяток, мы справимся, — говорит мой охранитель.
— Десяток кого? — спрашивает Кел. — Это его люди? Они в масках?
— Да… — неуверенно кивает воин.
Черты лица Кел'исса заостряются, во взгляде появляется ледяная сталь. Я знаю этот взгляд — если он так смотрит, значит, недалеко до кровопролития.
— Я поговорю с ним, — резко поднимаюсь на ноги и нахожу взглядом девчонку, которая очнулась от болезни первая, протягиваю ей Хельми. — Дорогая, посиди, пожалуйста, здесь. Я не задержусь.
— Да, госпожа, — говорит почему-то шепотом.
Она боится — и я понимаю ее.
Потому что и сама боюсь. Потому что не верю в то, что брат снова стал самим собой. Не могу себе это объяснить, просто что-то отвратное и потустороннее слышу в его голосе.
— Хёдд, — Кел перехватывает меня за руку. — Это уже не твой брат.
— Тогда тем более надо узнать, чего он хочет.
Он изучает мое лицо, затем отступает, позволяя мне пройти. Не знаю, что увидел, потому что я точно бледна, будто свежий снег. И мой страх он тоже наверняка видел.
Когда выхожу на улицу, некоторое время даже щурюсь — такое сегодня яркое солнце. Турин стоит, понурив плечи и свесив голову набок. Старик стариком, кожа да кости, которые едва прикрывает легкая холщовая рубаха с закатанными до локтей рукавами и расстегнутая безрукавка. Если я бледна, то в его лице нет ни намека на кровинку, как и в глазах — они выцвели и поблекли, пустые и бездумные, точно у придонной рыбы. При всем при этом опирается Турин на огромный топор с длинной ручкой.
Его же люди стоят чуть дальше, одетые кто во что, но все как-то несуразно, точно набегу, впопыхах. Лицо каждого закрыто повязкой. Только глаза видны, да и то едва ли.
— А я заждался, — брат разводит руки в стороны, точно ожидая, что я брошусь в его объятия. — Скучала по мне, сестренка?
— Немного соскучилась. Как раз голова болеть перестала.
— Да полно тебе поминать старое, с кем не бывает. Ничего же не случилось. — Выражение его лица вообще не меняется. Это точно маска с подвижным открывающимся ртом, за которой нет ни малейшей эмоции.
— Ты хотел поговорить, — напоминаю ему.
— Конечно. Я не образец доброго мужа, сестренка, но даже мне не приходило в голову тискаться с другими бабами, пока моя нареченная не пошла по рукам.
— О чем ты?
— О том, сестренка, что ты позоришь род Хельмбергов, якшаясь с ублюдочным чернокнижником при живом муже.
Чувствую, как за моей спиной дергается Кел, но удерживаю его рукой.
— Пожалуйста… — оборачиваюсь к нему, затем снова к Турину: — Так что муж не пришел сам? Зачем прислал тебя?
— Прислал?
Мне кажется или в глазах Турина мелькает что-то странное, что-то, чего там быть не может, как будто кто-то смотрит на меня с той стороны — и это не брат.
— Идем со мной, сестренка, — продолжает он. — Ты слишком заигралась, чтобы выпутаться самостоятельно.
— Ты мне поможешь?
— Кто же, как ни родственник.
Замечаю, что вокруг нас начинают собираться люди. Кто с оружием, кто — нет. Мужчины, женщины. Прислушиваются, присматриваются, пытаясь понять, что происходит.
— Ты можешь думать, что поступаешь верно, — продолжает Турин, — но ты всего лишь неопытная девчонка, которая где-то что-то услышала, где-то что-то увидела. И ты сама это знаешь. А пока тебе нужен опытный наставник.
— И к нему ты меня отведешь?
— Да, Хёдд. И это нормально. Он твой муж. Он взял на себя ответственность за тебя и твоего ребенка. Или ты забыла, что не имеешь права думать только о себе?
— Признаться, немного запамятовала, — отчего-то очень хочется вывести его из себя, выдавить на этом подобии лица хоть намек на эмоцию. — Спасибо, что напомнил. Но дальше я сама справлюсь. А мужу передай, что, если хочет меня увидеть, пусть приходит собственными ногами.
— Глупо. Очень глупо. Ты ведь знаешь, что предки входят в этот мир. Знаешь, что будет, когда их станет в достатке.
— Нет, — делаю к шаг к нем. — И никто не знает, братец. Может, расскажешь? А заодно не забудь упомянуть о Холодных ключах, куда каким-то чудесным образом попали твои бочки.
Я очень надеюсь увидеть, как на его безразличном лице дрогнет хотя бы одна мышца, но нет — вообще ничего.
— Бочки? У меня пропало несколько пустых. Я не придал значения, не стал поднимать шум. А надо было? Не подумал, что это так важно, хотя, признаюсь, бочки были хорошие.
Не верю ему. Не верю ни слову.
— Мне было видение, братья мои! — обращается уже к окружившим нас людям. — Я долго носил его в себе, долго молчал, но теперь могу донести его и до вас. Сам верховный шаман направлял мой разум, его благовония подняли меня к чертогам наших Предков — и я говорил с ними. И они дали мне слово. И это слово они сдержали.
Брат выжидает — и я вижу, как по рядам собравшихся проносится легкое волнение. Люди слушают его, смещаются из задних рядов — в передние.
Но, позволь, ты приплел сюда шамана.
Я уже готова выкрикнуть обвинение в его лжи, когда верховный выходит из-за моей спины и степенно шествует к Турину, встает по правую его руку.
Боги!
Глава пятидесятая: Хёдд
— Мор, что поразил Лесную Гавань — всего лишь испытание нашей стойкости, — провозглашает шаман уверенным голосом. — Быть может, кто-то из вас решил, что это наказание или, пуще того, проклятие. Но нет. Это — благо. Это возможность показать предкам, что мы достойны их памяти, достойны их подвигов, достойны всех тех веков, что наши отцы и деды боролись за саму нашу возможность жить. Но что с нами случилось? Почему мы опустили оружие? Почему позволили чужакам топтать нашу землю, копаться в ней и вскрывать ее внутренности, преследуя собственные корыстные цели? Почему, — он обводит обвиняющим взглядом всех собравшихся, — мы спокойно ходим, спим, едим, когда наша земля стонет от иноземного гнета?
