леди Ревир.
Хестер немного смутилась, а после, рассмеявшись, признала:
– С такой точки зрения я не думала.
Набросив капюшон, леди Аргеланд подхватила свою маску и, приладив ее на лицо, повернулась к выходу из комнаты.
– Ведите, леди Ревир, – церемонно произнес Даррен.
– Да, Ваше Императорское Величество. – Милли присела в реверансе и поспешила выйти в коридор.
Затеплив крошечный огонек, Хестер заставила его опуститься практически к земле. Отчего-то ей совершенно не хотелось привлекать внимание. Хотя какие опасности могли подстерегать в доме подруги?
– Нам сюда, через главную комнату. – Леди Ревир показала на массивную дверь. – Все говорят, что ба живет во флигеле, но на самом деле это высокий терем в центре всех построек. Просто раньше он был в стороне, вот и привыкли. Иногда мы называем его «сердцем дома», как будто он когда-нибудь станет «сердцем земли».
Хестер только вздохнула и ничего не ответила. «Сердце» Аргеландов стало стеклом и пеплом, и его разрушение до сих причиняет боль.
– Прости, – Милли почувствовала огорчение подруги, – мне не нужно было напоминать тебе об этом.
– Я никогда не забывала, – покачала головой леди Аргеланд. – К тому же наше «сердце» уничтожено не по нашей вине, так что… Просто не обращай внимания на мою скорбь, это не пройдет.
Проговорив это, Хестер отвела взгляд и принялась рассматривать главную комнату, сквозь которую они шли. В этот момент леди Аргеланд вспомнила, как Милли рассказывала о своем доме: много алого и золотого цветов. Что ж, она тогда не преувеличила.
– Тем более что, леди Ревир, у вас может появиться право так его называть, – серьезно проговорил Даррен. – Сердце Элеарских земель – останки бревенчатого сруба, прикрытые куполом сохранности. Вокруг этой развалюшки строилась крепость, и, когда господский дом открыл свои двери, про сруб было забыто. Но именно он был первым строением на землях Леарри.
– У нас это была беседка, в которой прошла свадьба Дьеллары и Костаса, – проговорила я. – После вокруг разбили вишневый сад. Дьеллара так сильно любила ту беседку, что даже свою смерть встретила там. Ее тело нашел один из правнуков.
– Я все равно не очень хорошо понимаю, что такое «сердце земель», – проворчала Милли и толкнула дверь. – Поэтому и испугалась, что могла вас обидеть. Сюда.
Леди Ревир достала ключ и открыла двери, ведущие во внутренний двор.
В лицо ударил свежий ночной ветер. Выйдя наружу, Хестер подняла взгляд к темному безоблачному небу, по которому плыла округлая луна.
– Звезды такие яркие, – задумчиво пробормотала леди Аргеланд, – давно я этого не замечала.
Никто ничего не ответил, и Хестер, посмотрев на притихшую подругу, принялась объяснять:
– У сердца два значения. С точки зрения закона, «сердце земель» – это то поместье, к которому «привязан» титул. А титул, как ты, вероятно, помнишь, закрепляется и документами, и магией. Если семья теряет «сердце», то вместе с ним теряет и титул. Но есть и казусы. Например, если говорить о нас, то «Аргеланд» – это родовое имя, отнять его у нас нельзя. Но мы дали свое родовое имя целому графству, и, значит, отнять его у нас можно.
– Нельзя, можно… Я еще больше запуталась, – расстроилась Милли.
– Сердце земель – это поместье или магическая жила, которая дала семье химмар, веннар или таннар право именоваться лордами, – вступил в разговор Даррен. – Если до получения этого поместья или магической жилы семья не имела достижений, то, утратив их, они утратят и право на титул. Аргеланды не могут утратить право на титул: имя родовое, плюс сильный дар сам по себе дает право на обращение «лорд» и «леди». Значит, если бы они утратили свое «сердце земель», то все равно остались бы лордами и леди Аргеланд, но графский титул ушел бы к тому, к кому ушло «сердце».
– А беседка наша стояла на магической жиле, – подхватила Хестер, – прости. У меня нет таланта к наставничеству.
– Ничего, – отмахнулась Милли, – понятно хоть стало. Хотя нет… Но тебя представляли как графиню, а…
– А особый эдикт Императора позволяет нам иметь этот титул, поскольку в утрате «сердца» нет нашей вины. Графство уничтожил Прорыв, а не глупость или плохое управление, – пояснила леди Аргеланд.
И следом за подругой вступила в темноту узкого коридора. Правда, Хестер не стала надеяться на ровность пола и, щелкнув пальцами, вызвала несколько шариков света.
– Мне в детстве всегда было страшно здесь ходить, – поделилась Милли, – казалось, что это темница. Узилище, которое меня поглотит.
Длинный коридор привел к такой же темной лестнице. По просьбе подруги Хестер запустила свои осветительные огоньки вперед.
– Со ступенями все время что-то происходит, – пояснила леди Ревир. – То одна, то другая выходят из строя.
– Знаешь, это и правда похоже на узилище, – проворчала Хестер, когда узкая лестница привела их к единственной двери на площадке.
– Бабушке нравится, – пожала плечами леди Ревир, – она редко выходит. Матушка сюда почти никогда не поднимается, только дети бегают туда-сюда. Ба печет самые вкусные пряники.
– Здесь есть кухня?! – оторопела Хестер.
И когда дверь открылась, леди Аргеланд с искренним недоумением уставилась на новую лестницу! Только теперь ступени вели вниз, все вокруг было ярко освещено, а в воздухе витал приятный ванильный запах.
– Ба булочки печет, – восхитилась Милли, – как удачно мы пришли! Бабушка, ты где?!
Хестер осторожно скосила глаза на Даррена и тихо спросила:
– Тебе не кажется этот домик в домике странным?
– Я уже видел такие, – коротко ответил Император. – Так защищали сильных колдунов и колдуний. В те времена, когда магия была толком не изучена, использовать силу могли только те, кто от рождения был сверходарен.
– Все эти ритуалы на пробуждение силы и овладение ею, – покивала Хестер, – я поняла. Меня тоже заставляли их проходить. Хотя я никогда не была слабой.
– Всех заставляют. Чтобы не бросалась в глаза разница в силах, – пояснил Даррен. – Это решение приняли лет триста назад, когда на сильных магов пытались открыть охоту и объявить их вне закона.
Хестер смущенно вздохнула: кажется, она зря игнорировала ту эпоху. Увы, ей страшно не нравились темные, страшные истории, сопровождавшие изучение дореформенной эпохи.
«Хотя артефакты тогда были сильнейшие», – мысленно отметила она.
И тут же замерла, осененная возмутительным упущением:
