— Да, — тепло приливает к моим щекам. Я… — Она постоянно думала о тебе.
Свет от свечей мягко мерцает на линии его подбородка и губ.
— Ненавижу терять ее, — его голос теперь — низкое рычание. — Я и не осознавал, какую поддержку получил. — Он тянется и убирает мокрую прядь волос с моего лица. — Как опасно может быть привыкание.
Его взгляд приковывает меня к месту, и я не могу ни пошевелиться, ни вдохнуть.
— Может, девушка должна услышать это. Может, она тоже хочет быть с тобой, — слова сливаются в поспешном шепоте.
Он закрывает глаза и глубоко вдыхает. Качает головой.
— Этому не бывать.
— Почему?
— Правила. Традиции. Опасность. Со мной быть опасно.
— Опасно быть без тебя, — я ближе придвигаюсь к огню.
Он тянется и набрасывает одеяло мне на плечи.
— И все равно это не меняет правила.
Я закрываю глаза и чувствую тепло его пальцев, пробегающих по моей щеке.
— Кому нужны эти правила? Конец света, помнишь?
— Нам нужны. Ангелы — раса воинов.
— Я заметила. Но зачем они вам?
— Единственный способ сдерживать общество убийц вместе на веки вечные — это строгая субординация и нулевая терпимость к нарушению правил. Иначе мы бы давным-давно поубивали бы друг друга.
— Даже если правила бессмысленны?
— Иногда они имеют смысл, — он ухмыляется. — Но это не относится к делу. Главное — чтобы воины исполняли приказы, а не судили о них.
— Но если они отделяют тебя от вещей и людей, которые тебе небезразличны?
— Особенно тогда. Часто это самое эффективное наказание. Смерть — не большая угроза для настоящего воина. Но забрать твою Дочь Человеческую, твоих детей, друзей, твой меч — вот это действительно наказание.
Не могу ничего с собой поделать. Придвигаюсь ближе к нему так, что мое лицо находится на расстоянии поцелуя.
— Мы правда такие страшные?
Он практически нечаянно смотрит на мои губы. Но не отодвигается ни на миллиметр. Он приподнимает бровь.
— Дочери Человеческие действительно опасны. Не говоря уже о раздражительности, — он пожимает плечами. — Хотя, их болтливость — довольно мило.
Я откидываюсь назад.
— Я начинаю понимать, почему твой меч ушел от тебя. — Ой. Вышло неправильно. — Прости, я не имела в виду…
— Она ушла, потому что делала то, что приказано было делать, почувствовав тьму.
— Почему?
Он смотрит в кружку.
— Потому что Падший с ангельским клинком слишком опасен. Их крылья со временем изменяются и, в конечном счете, отрастает их собственное оружие, если они переживают достаточно сражений. Иметь оба крыла Падшего и ангельский меч — это слишком опасное оружие, чтобы оно было дозволено.
— Но ты же не Падший, так? Почему тогда твой меч бросил тебя?
— Ее запутали крылья, — он берет питье, выглядя так, словно желает, чтобы это было что-то покрепче воды.
— Она частично понимает, но это не похоже на разум, — он наполовину улыбается.
Я вздыхаю и опускаю кружку.
— Твой мир отличается от моего. Разве у вас есть что-то общее с людьми?
Он смотрит на меня этими глазами убийцы на идеальном лице.
— Ничего, чтобы мы могли допустить.
— Нет никакого пути избежать этого, правда? — спрашиваю я. — Мы — смертельные враги, и я бы должна пытаться убить тебя и тебе подобных.
Он прислоняется ко мне, прикасаясь своим лбом к моему и закрывает глаза.
— Да, — его нежное дыхание ласкает мои губы, когда он говорит.
Я тоже закрываю глаза и пытаюсь сосредоточиться на тепле его кожи.
С поисков пищи Раффи возвращается с коробкой злаковых хлопьев и банкой арахисового масла. Я хотела отправиться в путь, но он настоял на том, что солдатам нужна пища, чтобы лучше бороться. Кроме того, он сказал, что ему нужно время на обдумывание следующего шага. Таким образом, он взлетел в ночное небо со своим удобным ночным зрением, а я сидела в доме у свечи.
Каша из отрубей и изюма на вкус как небеса, ну, то есть нирвана или что-то еще столь же замечательное и не напоминающее о смертоносных ангелах.
На этот раз у нас чистые руки и мы едим горстями хлопья и слизываем арахисовое масло прямо с наших рук. Я думаю, в этом месте на кухне есть посуда, но зачем она нам? Есть что-то забавное в том, как мы зачерпываем пальцами клейкое совершенство и слизываем его с наших пальцев, словно мороженое.
Отруби с изюмом и арахисовое масло. Кто знал, что это может быть таким вкусным? Если бы могли добавить немного шоколада, то, вероятно, сделали бы наивкуснейшую арахисовую пасту с хрустящей шоколадной крошкой для школьной распродажи. Ладно, может быть это бы не казалось нам таким вкусным в Мире До, но прямо сейчас это восхитительно.
— Мне нужно вернуться в обитель, — говорит Раффи, засовывая свои пальцы в банку.
Горстка хлопьев останавливается на пути к моему рту.
— Серьезно? В место, полное сумасшедших, кровожадных неандертальцев, от которых мы едва сбежали живыми?
Он смотрит на меня, выгнув бровь. Облизывает арахисовое масло со своих пальцев.
Я сую хлопья в рот и начинаю хрустеть.
— Просто потому, что ваши люди симпатичные, не означает, что они не неандертальцы внутри.
— Основываясь на том, что ты мне рассказала, я могу предположить, что Ури имел в виду вовсе не бунт. Любой солдат мог сказать ему, что должно случиться то или иное. Поговори об апокалипсисе перед разочарованными солдатами, понятия не имеющими о своей миссии, и ты получишь небольшую драку.
— Небольшую драку?
— Слишком старомодно? — Он зачерпывает больше арахисового масла.
Кажется, он предпочитает не смешивать его с хлопьями.
— Людей разорвали на куски. В буквальном смысле. Кровавые, маленькие кусочки. Это не очень похоже на небольшую драку.
— И мне жаль, но я не мог ничего сделать, чтобы остановить это. — Не похоже, чтобы он сожалел.
Его голос холодный, расчетливый и прагматичный.
— Что это вообще за восхищение апокалипсисом? О, ура, мы можем поубивать бедных, беспомощных людей? — Мой голос звучит капризно.
Я погружаю горсть хлопьев в арахисовое масло, убедившись, что оставила немножко в нем. На всякий случай кидаю в него еще пару изюминок.
— Ажиотаж вокруг апокалипсиса не имеет ничего общего с людьми.
— Ты можешь обманывать меня.
Он вглядывается в загрязненную банку арахисового масла. Бросает на меня взгляд исподлобья и опускает его обратно, но масло не зачерпывает.
