Красноярском.
За спиной послышался детский заливистый смех.
Катя вздрогнула.
В анфиладе появилась девочка в длинной, до земли, бархатной шубке василькового цвета, подбитой белоснежным мехом, и такого же цвета шапочке. Светло-русые коротенькие косички растрепались и торчали пушистой бахромой. Девочка раскраснелась, заливисто хохотала, убегая от кого-то пока не видимого Кате, и ее бойкие ножки с шумом топали по замерзшему камню.
– Доченька, – услышала Катя знакомый голос и онемела, – не упади!
– Да что с ней станется, с егозой! – отозвалась девочка лет десяти, прямая как жердь, с длинной гладкой косой, шедшая рядом.
Катя как зачарованная смотрела на вышедшую из-за поворота молодую женщину. Светло-русые волосы, нежный овал лица, высокий лоб, нос прямой, чуть пухлые губы, большие ярко-синие глаза цвета байкальского льда, даже махонькая бежевая родинка над губой – все было знакомо.
Ее мама, Мирослава Мирошкина. А рядом… ее, Кати, сестра.
– Мама, скорей бы! – верещала девочка, маленькая Катя, подпрыгивая и крутясь на одном месте.
Молодая женщина подхватила ее и с наслаждением уткнулась в плечо ребенка.
– Ты ж моя кровинка, потерпи, скоро уже, – шептала женщина, обнимая и целуя дочь в пухлые румяные щечки. Не спуская с рук младшую дочь, Мирослава обняла за плечи старшую, прижала к себе.
Сердце у Кати бешено стучало.
Она уже знала, ЧТО будет дальше: этот сон преследовал ее, сколько она себя помнит.
Через мгновение из-за поворота появилась фигура высокого мужчины с рыжеватой бородой тонким клинышком. Уверенная, властная походка. Он быстро шагал, почти бежал к ним и широко улыбался. Пронзительно-синие глаза горели счастьем.
– Папа! Папа! – завизжала младшая и, высвободившись из материнских рук, бросилась к отцу.
Тот ее подхватил, поднял высоко-высоко и закружил.
– А вот и ваш папа приехал! – радовался мужчина.
Старшая порывисто обняла отца, прижалась к нему.
– Все хорошо? – с тревогой спросила Мирослава, подходя ближе.
Он обнял жену за плечи, ласково поцеловал в губы:
– А то как же.
Дочки ластились к нему и счастливо улыбались. Мама тоже положила голову на плечо рыжеволосому, облегченно вздохнула:
– Волновалась я. Девочки извелись совсем.
– А зря, – и он погладил ее по спине.
Катя, онемевшая, еле живая от потрясения, стояла и смотрела на эту счастливую семью. На ЕЕ семью. Она готова была поклясться, что помнит откуда-то и шубку, ее мягкий мех, а красивым узором, вышитым на рукавах, она частенько любовалась перед сном. Кольцо на руке больно сжалось, вернув ее к действительности. Одновременно она почувствовала до ломоты в костях мороз и студеный ветер. Дрожа как осиновый лист, Катя посмотрела на кольцо: камни стали бесцветными, почти серыми. От неожиданности она вскрикнула и готова была поклясться, что мама вздрогнула и на миг их глаза встретились.
Пространство вокруг Кати сжалось, выдавливая в настоящее. На прощание она последний раз взглянула на счастливую себя, на молодую маму, на почти забытого отца. В одно мгновение она снова оказалась в подвале, в ее руке мелькнул алый камень, который горел огнем, освещая ее обратный путь, и исчез.
Болезненно медленно Катя приходила в себя. Мозг уже ощущал боль и тяжесть, сковывавшую тело, но не мог что-то изменить: тело не слушалось. Словно джинн в тонкое горлышко лампы, ее сознание входило в тело, заново подчиняя себе мозг.
И лучше всего ей помогала в этом боль.
Гибкими стрелами проникала она в пальцы, заставляя сжиматься кулаки, содрогаться дыхание, переворачивая внутренности.
Именно боль ей помогла осознать, что вокруг ее тела, пока еще безвольного, словно неловко надетый скафандр, происходит нечто невообразимое. Гулким эхом разносились в мозгу крики и проклятия, лязг стали и грохот камней.
Вместе с осознанием происходящего до нее дошло, где она оставила свое тело и что это за странные звуки до нее долетают. Она сидела в той же позе лотоса все в том же подвале.
А звуки, доносившиеся до нее, – это шум драки. Она еще не успела открыть глаза, как почувствовала прикосновение, толчок – кто-то ее крепко обнял за плечи. Мягкий шелк волос, аромат трав. Ярослава.
– Ка-атя! – сквозь ватную пелену кричала подруга.
Катя не могла открыть глаза, отозваться, но видела все вокруг, словно находилась в нескольких сантиметрах над своим телом.
Ярослава, обхватив ее голову руками, закрывала собой. Ее лицо, зареванное, в ссадинах и порезах, искажалось от боли.
За ней высилась фигура разъяренного Афросия, больше похожего на зверя, чем на человека, в рубахе с оторванными рукавами. С неистовым усердием он раскручивал над головой тонкий хлыст, чтобы с силой обрушить его на Ярославу.
– Отойди! – орал он. – Зашибу!
Ярушка отчаянно трясла головой и лишь крепче обхватывала Катю.
Афросий рыкнул. Его ярость передалась хлысту: тот покрылся оранжево-черными искрами и будто вырос в длину.
Громила занес его над головой, медленно раскручивая, и резко обрушил рядом с Ярославой.
Каменные плиты со стоном треснули, взорвались сотней острых, как бритва, осколков. Ярушка взвизгнула и повалила Катино тело на землю.
Катя с трудом дышала. Огненные молнии и змеи от Афросиева кнута вреза́лись с грохотом в стены, вырывая из них куски и оставляя глубокие рваные раны, а Ярушка как-то умудрялась сама уворачиваться от них, да еще прикрывать Катю.
Шкода был вооружен мечом, дымившимся угольно-черным туманом, и все, чего он касался, в одно мгновение покрывалось сажей и сгорало. Неизвестно, откуда у них взялось такое вооружение. Вероятно, Ирмина постаралась.
Но дело даже не в нем. Енисея, Олеб и Истр, при всем их мастерстве, теперь оказались абсолютно беспомощны. Они методично отбрасывали в сторону шипящих змей, вырывавшихся из Афросиева хлыста, разрубали их пополам. Но от каждого такого удара их мечи истончались.
– Берегись! – бросила Енисея, отгораживая ребят от исходящего черным дымом меча. Легкий выпад – и голубоватая стена приняла на себя удар, с гулом отбросив Шкоду в угол.
Катя медленно приходила в себя.
Она отчетливо почувствовала запах гари, едкий дым, от которого едва не задохнулась в Ирминином мороке. Лязг мечей, шипение огненных змей и испаряющегося металла, град осыпающихся каменных искр – все это разом обрушилось на нее, словно кто-то на максимум поставил громкость приемника. Ярослава ахнула и обмякла: фрагмент стены, вырванный Афросиевым кнутом, ударил ее по голове, и она потеряла сознание.
Катя резко подскочила, подхватив Ярославу. Зло глянула на Афросия.
– Вот ты гад! – вырвалось у нее.
– О! А вот и наша юродивая проснулась, – мерзко гоготнул Афросий и, скалясь, направился к ней. Катя схватила Ярушку за плечи, потянула на себя и оттащила к стене,